Быстро посветлело. Земля широко распахнулась, стало просторно и раздольно. Узкая черная после ливня дорога вела через зеленое поле далеко, к голубеющему на горизонте лесу. Там уже из малиновой полоски разгорелось жаркое пламя, позолотив до огненной яркости края облачков.
Взошло молодое глазастое солнце. Оно брызнуло горячими лучами прямо в лицо, и я невольно зажмурился. Перед закрытыми глазами у меня стояла радуга. Мне казалось, будто я вдруг окунулся в огненное озеро и теперь плыл и плыл по его горячим, легко вздымающим меня волнам. Сердце замирало от восторга. Надо было бы разбудить Ваньку, но я побоялся, что он меня станет в бок шпигать кулаками. Не любил, когда сон его недосмотренный нарушали. А-а, пускай себе дрыхнет, просыпает такое дивное диво — встречу с солнцем, рождение нового воскресного дня.
Запели разноголосо всякие пташки — день новый приветствовали. И отец вдруг тихонько запел:
Неожиданно повернувшись ко мне черно-щетинным лицом, он сказал:
— Ну вот, сынок, уже и приехали. За тем вон леском и Ольгино. С солнцем выехали из дому, с солнцем и приедем сюда. Ну ты, малютка! — крикнул он на Игреньку, и тот сразу же перешел на рысь.
Задребезжала разбуженно все та же железячка где-то под ходком, и прицепленное сзади пустое ведерко тоже забряцало весело, будто подыгрывало резвому бегу лошади: тра-та-ра-ра! та-рара-ра! Ошметки грязи летели из-под копыт, колес, тоже выстукивали какую-то веселую музыку.
За леском, на позолоченной солнцем равнине, взору предстали сгрудившиеся тесовыми и пластяными[5] крышами дома, избы, вешками торчавшие скворечни, колодезные журавли.
По левую сторону села, за пряслами огородов, синела среди зеленого и нежно-розового большая вода. То было озеро, как пояснил мне тут же отец. Тартас же протекал в противоположной стороне и отсюда виден не был. Ну, а Старый Тартас?..
— Увидишь еще и эту речушку, — сказал отец, подшевелив опять Игреньку.
Мы миновали поскотину через распахнутые настежь жердяные ворота. Проснулся, слава богу, и Ванька. Глаза продрал, тоже стал зыркать по всем сторонам.
Едва мы въехали в широченную улицу с палисадниками, с красовавшимися в окнах домов садушками, когда нам повстречалась смуглолицая женщина. Она несла на коромысле две деревянные бадейки и будто в каждой бадейке несла по солнцу. Подол цветного сарафана женщины был подоткнут за поясок фартука.
— Здорово, Катя! — крикнул отец и попридержал коня.
— Васька! Братец!
Женщина хлопнула себя по бедру, опустила на землю бадейки и подбежала к ходку. Они с отцом обнялись. Потом тетка Катя к нам с Ванькой сунулась, ласково затараторила:
— Цыганчата вы мои ненаглядные! Галчата желторотенькие! Приехали в гости. Вот уж бабушке-то радость!..
— Ну ладно, — перебил ее отец. — Ты, сестра, там что-нибудь приготовь. Я зайду. Твой-то дома?
— А то где же еще? Дома, дома, — ответила тетя Катя. — Заходи, братец, как же. С ребятишками. Угости-им! Ведь мы с тобой скоко уж не виделись-то? Песни попоем.
— Попоем, сестра! — тряхнул отец головой. — Уж это мы с тобой!..
— Ой, батюшки! — вскрикнула тетя Катя, всплеснув ладошами.
Я видел, что Игренька пьет из бадейки воду. Но вот он поднял голову и посмотрел на тетю Катю. Сказал будто: «Извини уж меня, нахала. Но водичка такая вкусная, что трудно от нее оторваться». С нижней мягкой губы его срывались светлые капли и беззвучно падали на дорогу.
— Бедненький, — сказала тетя Катя, жалея Игреньку. — Поди, ночь целую не пил? Ну пей, пей. Я еще схожу на речку.
Игренька мотнул головой: спасибо, спасибо! Пить больше не стал — посовестился. И мы поехали дальше, а тетя Катя заторопилась домой.
Встретил нас дядя Роман — синеглазый, светлолицый, не похожий на отца, веселый и добродушный человек. Мы еще только с дороги свернули и к воротам подъезжали, а он уж вот, нам навстречу летит. И возбужденно говоря, с отцом здороваясь, он тут же бросился к коробку, меня сцапал и понес приговаривая:
— Ну-ка, ну-ка! Пускай посмотрит на тебя, молодца, бабушка твоя Авдотья.
Я начал было вырываться, но куда там! Так и занес меня дядя Роман в избу, где было просторно и светло от прущего в окно солнца. Пахло вкусно печеными лепешками и жареным мясом. Бабушка Авдотья хлопотала возле печи — маленькая, худенькая, как девочка, но громогласная. Она на меня уставилась строгими глазами и громко, на всю избу, сказала: