Мне тоже захотелось попробовать воды. Я присел на корточки, ковшиком сложил ладошки и окунул их в речку. Руки мои будто обожгло, но я не ойкнул. Зачерпнул С бисеринками ледяной воды и отхлебнул немножко. Заломило зубы, засластило на языке. Тогда я отхлебнул еще и еще — всю и выпил.
— Что, Борька, сладкая водичка в нашем Тартасе? — спросил дядя Роман, и я должен был признаться, что сладкая.
— То-то же! — кивнул дядя Роман. — Мы чай-то пьем без сахара и конфет. Так что оставайся у нас. Согласен?
Я бы согласился, чтобы каждый день бегать к Тартасу, любоваться им, слушать его журчание, да надо будет ехать домой, увидеть маму, сестер Валю и Зойку, но главное — братца Шурку. Без меня-то как он там будет расти?
Назавтра мы снова пришли на берег реки. Весело было в тот воскресный день на Тартасе. Народу сюда привалило! Весь берег и широкую солнечную поляну запрудили нарядно одетые парни и девки, шумливая ребятня. Пришли и старики и старушки поглядеть на праздничное веселье.
Сперва все смотрели, как девчата бросали в речку тяжелые венки из березовых веток. Венки плюхались в воду, их подхватывало быстрое течение, несло, кружа и качая, а за ними следом, до самого поворота реки, бежали те, кто бросил, и мы, ребятишки. Интересно, потонет венок или не потонет. А еще интересней было видеть испуг и растерянность какой-нибудь гадальщицы, когда венок ее вдруг начинал захлебываться, делать опасливые нырки, а потом уходил под воду и больше не показывался. Девушка всплескивала ладонями и тихонько стонала:
— Ой, потонул мой веночек!
Но подходил к ней парень, брал за руку и уводил на поляну, где кружил веселый хоровод. Большой-пребольшой, яркий-преяркий — любо посмотреть и послушать. Девушки и парни чистыми, стройными голосами пели:
Манюшка, в розовом платье, с венком на голове, стояла в середине хоровода — тихая, опечаленная. Вышел к ней парень. Рубаха на нем кумачовая под поясок, сапоги бутылочкой, папаха барашковая набекрень. Чуб кучерявый из-под папахи буйно вьется. Хоровод поет:
Ванюшенька берет Манюшку под руку, и они идут по кругу. Ванюшка под дружное «Ой-люли, ой-люли!» поет задористо:
Что дальше тут происходит — не знаю. Все мы — я, Ванька, Колька, Елисей и Устин, тоже наши двоюродные братья, бежим туда, где ребята повзрослее нас играют в лапту, в чижика, в корчажки. Бегают, кричат, смеются. Особенно шумно там, где играют в корчажки. Когда мы подошли, то увидели такую картину. Четверо мальчишек раскачивали за руки и за ноги конопатого ощерившегося пацана и под дружное «раз, два, три!» ударяли им того, кто стоял, изображая собою четвероногого. Удары были мягкие, но сильные. Тот, что на четвереньках, при каждом ударе тыкался лицом в землю под дружный хохот ребятни. Один раз он обманул, лег на живот, но за этот обман получил такого шлепака, что хрюкнул, как поросенок, пробороздив носом в траве дорожку. Он тут же подхватился и дал деру под разноголосое улюлюканье ребят.
Потом уж мы смотрели игру парней и мужиков в «орлянку». Эта группа была окружена толпой зевак, в основном из мальчишек, в числе коих оказались и мы.
Парни и мужики — человек десять — стояли кругом, на шаг, на два друг от друга, а один находился в центре и вел игру — банковал. На травке у его ног лежал синего сукна с блестящим черным козырьком картуз, в котором серебром и медью поблескивало несколько монет. Смуглое лицо парня было сияющим: ему, как видно, везло. Даже темные волосы, казалось, закрутились в кольца с лихой удалью, сине-белые глаза-шары распахнулись озорно. Звали его Андриян.
Как только мы оказались зрителями, Елисей восхищенно сказал:
— Андриян центровой! Ну, братцы, теперь держись! Андриян — ого! Круга два теперь обойдет. Он везучий. Вот увидите!
— И не обойдет! — твердо возразил какой-то рыжий и пучеглазый малец примерно одних лет с Елисеем.
— А я говорю — обойдет! — настаивал на своем Елисей.
— Не обойдет!