— Ты, мил-человек, не шибко-то заигрывай с замужними, а лучше с такими вот, как я, одинокими. И скандала никакого не будет. А сердце-то у меня ух какое горячее! Как обожжешься — на всю жисть метка останется.
Заиграйкин начал было отшучиваться, но тут и Стешка, и Маруська подоспели, и другие слишком уж развеселые бабенки. Все они обступили Заиграйкина, дружно гаркнули:
— Качнем дружку! Качне-ем!
Хохот и визг. Визг и хохот. Заиграйкина подкинули к потолку, едва головой не стукнулся. Подкинули еще и еще. Вот уж силища у этих баб! Бедный Заиграйкин аж побледнел. И то ли это бабы учудили, то ли еще как вышло, но когда Заиграйкин оказался на полу, а бабы расступились, то штаны на нем были спущены до самого низу. Стоит бедный Заиграйкин в белых кальсонах и растерянно улыбается, а вся компания дурацки хохочет и повизгивает.
— Ну что вы, что вы, товарищи колхозницы! — Санька Новиков кинулся к Заиграйкину — штаны ему помочь одеть.
Заиграйкин вежливо так отстранил от себя Саньку, и сам натянул штаны. Натянул и сказал:
— Спасибо, бабоньки, хорошо качнули дружку. Штаны спали — не беда. Главное — голова уцелела.
Бабы загалдели и тут же подхватили под руки Заиграйкина, двинули к столу.
Аганька похохатывала, прижималась рыжей своей головой к Заиграйкину, засматривала в лицо тому и бесшабашно тараторила:
Что было дальше — не знаю. Нас, ребятишек, выперли. Нечего, мол, тут у взрослых глупостям учиться. И пришлось отправляться домой.
Потолкались мы еще на улице, подурачились. Ночь тихая, звездная, с голубеньким серпиком месяца. Снежок повизгивает под моими сапожками, что смастерил мне к осени отец. Крепкий морозец нашатырным спиртом ударяет в нос, но я дышу и дышу, вбираю в себя морозец, не боясь простудиться. Отец же говорит, что надо закаляться, чтобы потом стать настоящим сибирским мужиком.
Наутро, когда я проснулся и посмотрел в окно, то не увидел ни кошевки, ни серого, в яблоках, бегунца. Уехал, наверно, Заиграйкин в свое Меньшиково.
Вечером, придя с работы, отец будто с самим собой рассуждал:
— Скверная вышла штука с моим приятелем. Бабье наше не только штаны сымет, но и все хозяйство оторвать может. А энта Аганька… Ну и оторва! Так ить опозорить человека. А и нечего было устраивать всю эту кутерьму. Поду-умаешь, такое событие — слияние колхозов! Вот и дослиялись, досвадебничались. Заиграйкину теперь и показаться-то сюда будет неудобно. Да и как оно еще все обернется? Санька Новиков, поди, штанами теперь трусит. Дознаются в районе — не поздоровится и ему. Это уж как пить дать.
Отец словно в воду смотрел. Прошло какое-то время, и прикатил к нам из района человек. Некий Полынцев. Сухой и строгий на вид мужик. Вечером на сходке он резко выступил в адрес Саньки Новикова, пожурил и баб, что они-де ведут себя непристойно, что совсем не к лицу современным советским женщинам. И внес предложение переизбрать председателя колхоза. И даже не внес предложение, а поставил этак категорически вопрос. Нечего, мол, устраивать пьянки, транжирить государственную копейку, когда надо все силы и средства отдавать укреплению социалистического сельского хозяйства. Вот так-то!
И председателем колхоза был избран дядя Ларион Емельянов, сосед наш, отец наших дружков — Володьки и Саньки. А мужики потом смеялись:
— Дороговато обошлись для рыжего штаны Заиграйкина. Ну ничё, это кой-кому наука, не рассопативаться чтоб перед пьяными бабами.
На сходке дядя Ларион сказал:
— Ну вот, дорогие однодеревенцы, давайте теперь трудиться сообща. Нам и только нам самим строить свое будущее и будущее своих детей, а значит, и прекрасное будущее нашего Советского государства. Верно я говорю?
— Верно, верно! — послышалось отовсюду, и все потом, оживленно разговаривая, разошлись по своим домам.
Дома отец сказал:
— Ну вот, чего и надо было ждать. Но с Ларионом дела наши колхозные теперь должны пойти на лад. Это уж точно!
Я рад был, что дядя Ларион стал во главе нашего колхоза. Мужик он башковитый, как говорила мама, спокойный, рассудительный и грамотный. Помню, как зимними вечерами читал он нам, ребятне, про Робинзона Крузо, про Пятницу и про дикарей, и сказочный мир вставал в моем воображении.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Полено и колено
Опять с отцом приключилась беда — топором развалил он себе ногу чуть повыше колена, задев при этом чашечку. Прискакал в избу без стонов и оханья, лишь болезненно кривился и сказал маме: