Приходили напарники отца — Иван Малыга, дядя Захар Иванов, Минька-гармонист, Борис Кавшанка. Рассаживались по лавкам и начинали смалить самокрутки. Надымят, хоть топор вешай.
— Выхрамывай давай, — скажет Малыга, — а то без тебя нам скушно: некому подгонять в работе.
И посмеивался. Улыбался и отец, говорил:
— Вы побольше делайте там перекур с дремотой, а работа сама по себе пускай идет. Разве не так? А ежели подумать — не на дядю же робим, а на самих себя. Время дорого, мужики. Упустишь — попробуй его потом догнать.
Мужики молчали, потягивали самокрутки. Дядя Захар сказал:
— Мы, Лександрыч, стараемся. Коровник совсем почти готов. Придешь — сам увидишь. С лесом вот хреновато. Говорили уж председателю, а он токо плечами пожимает. Надо, мол, чтой-то делать. Вот пускай и делает, думает. За нами-то дело не станет.
— С лесом, конешно, трудно, — говорит отец. — Но будем пока брать из Галчьей рощи, из-под Галятина. Есть там еще и березы хорошие, осины.
— А-а! — машет рукой дядя Захар. — В Галчьей пошти мелкота уж одна, птице гнезда не на чем вить будет. Рази что жердинок насечь для крыши, а так…
Заявляются Петруха Старостин и сосед наш Миколай Тришкин, во дворе у которого, в большом утепленном пригоне, стоят колхозные лошади.
Дядя Петруха вечно меня подзуживал. Только через порог переступит, как тут же и загундосит:
— Ну чё, Борька, сёдня ты не на своем штой-то месте — лавку задницей не пробиваешь, не уросишь. А я-то думаю, как бы не провалил ты тутка яму и не застрял бы в ней. Ну, слава те, что цел-невредим.
Мне вот как было неприятно слышать это, да только я улыбался — ведь дядя Петя со мной шутит, а шутки его незлобливы и очень даже справедливые. Сейчас дядя Петя не задирал меня, а сказал:
— Ну-у! Да тутка целая сходка, хоть собрание открывай.
— А оно и есть собрание, — сказал Малыга. — Нет токо самого. Председателя нашего, а так бы…
А тут вот и дядя Ларион, легок на помине. Зашел, поздоровался со всеми, сказал:
— Как знал, что все вы тут. Вот и надо, кстати, поговорить кое о чем.
— Конюшню бы, Ларион Андрияныч, — несмело начал Миколай Тришкин, заискивающе глядя на дядю Лариона, который прошел вперед и опустился на лавку возле окна.
— Вот о конюшне-то и речь, Миколай, — говорит дядя Ларион и стягивает с головы пеструю, из собачины, шапку. Его светлые, редеющие волосы влажны от пота. — И не только конюшню, а много чего еще строить нам надо. Да вот задача: где лес брать? Был я в районе, поговорил. Есть хороший выход. Придется, мужики, поехать на кубы. В тайгу то есть.
— Да ежели надо, — говорит отец, — так лично я…
— Ты погоди, — делает жест рукой дядя Ларион. — Тебе надо поправиться, а уж тогда… Словом, через полторы недели отметим наш праздник революции и будем трогать.
— Да уж это так! — говорит Малыга. — Токо ты, председатель, на праздник-то придумай что-нибудь. Ну, навроде той свадьбы наших колхозов. А?
— Оно бы, конешно, — пожимает плечами дядя Ларион, — да за какие ресурсы?
— Ну это ты, Андрияныч, бро-ось! — вздергивает головой Малыга. — Такой-то праздник и не отметить? За что же тогда мы воевали?
— Ишь чего он захотел, — усмехается отец. — А вдруг и с тебя бабы штаны, как с Заиграйкина, сымут?
— Экая оказия, пьяные бабы мужика снасильничали, штаны с него спустили, — бубнит дядя Захар. — Да и ты-то сам, Малыга, тоже хорош гусь, как наклюкаешься. На крестинах-то у Лександрыча вон что учудил с Шуркой-то Удаловой.
— Ну и учудил? — упирается бычьим глазом в дядю Захара Малыга. — Сама же она меня и поташшила, а я чё — не мужик? Понимать надо!
Мужики похохотали, а тут опять говорит Миколай:
— Это-то што-о! А вот как намедни со мной случай был… И не поверите. Опять же о конях я. Чудно! Иду это я от Михаила Каширина — засиделись мы тогда. Поздно уж было, заполночь, никак. Огородами иду, прямиком, на лошадок глянуть, язви бы их. И тутка вижу… Ба-а! Царица небесная! Уж не блажится ль? Вот ходит и ходит по пригону мужичонок, вроде как я и не я. И росточка мово, и шубенка на ем моя, и шапчонка. Ей-бо! Даже и в моих пимах заплатных.
— Ишь ты! — гундосит Петруха. — И надо же вот так.
— Не перебивай! — шумит Минька. — Самое антиресное, а ты… Валяй, Миколай, что дальше-то было.
— А что было? — пыхает дымком Миколай. — Стою я пень пнем, а волос дыбом. Мужичонок тот, двойник мой, вилами по всему пригону сено разносит. Да уж не сатана ли? Возьми да ему и шумни: «Эй, кто тама?» А его и не стало. Как скрозь землю провалился. Ей-бо!