И всё равно. Не смотря на простенькую обертку, мне достались мамины огромные синие глаза, хрупкая фигура и миловидное лицо. Настолько миловидное, что у многих возникало непреодолимое желание потискать меня за щечки. Я ненавидела себя за эту внешность, на которую постоянно кто-то обращал внимание, иногда даже чересчур навязчивое.
И если от обычных парней вполне удавалось отделаться при помощи Шута и его друзей, то с мужчинами постарше и побогаче возникали трудности. У них «играли комплексы «папика», как говорили девочки старших курсов в нашем университете. Именно они заставляли тех, кто в возрасте, не сводить с меня масляного взгляда, от которого у меня внутри все передергивалось от отвращения.
От таких приходилось просто бежать, меняя место работы, понимая, что избавиться от их преследования уже не поможет никто. Где мои друзья, мой отец и те, кто имеет хоть какую-то власть и деньги?
Что мы можем им противопоставить?
Я уже привыкла к этому. Почти. У меня еще был шанс выкарабкаться из этой бесконечной рутины грязной посуды, похабных улыбочек и откровенных домогательств. Нужно было потерпеть еще чуть-чуть, чтобы закончить университет, и получить, наконец, хорошую работу…
Да только и на этой ниве было не все хорошо, как хотелось бы. Пожалуй, я не солгу, если скажу, что как раз там-то в последнее время мне стало хуже всего того, что приходилось терпеть раньше.
От размышлений оторвал звон разбитой посуды и мужской хохот.
Собрав волосы в пучок, я свернула направо, в узкий коридор, тянувшийся от прихожей до самого зала, заставленный с одной стороны длинным старым шкафом с узкими дверцами и зеркалами.
У нас почти вся мебель дома была такой, сделанной еще советскими мастерами. Бабушка, уж не знаю почему, запрещала ее менять, и переубедить ее было невозможно.
- Ой, Аришенька вернулась, - смерил меня прищуренным взглядом мой непутевый родитель, сидящий за небольшим столом, стоящем вплотную к книжному стеллажу почти сразу около входной двери. Столик был завален банками с консервами, на газете лежала криво порезанная селедка, на блюдце огромными кусками накрошенная колбаса, тут же стояли мутные стопки и на половину уже пустая бутылка водки. Почти закончившийся хлеб крошками усыпал клеенчатую скатерть, а на полу валялись окурки, вперемешку с пеплом и осколками.
- Доча, здравствуй, - пьяно улыбнулся мужчина в возрасте, сидящий ближе к двери. Второй стул, почти в самом углу, занимал мой нетрезвый отец.
- Пап, вы бы хоть окно открыли, - не обращая внимания на привычное обращение, поморщилась я, разгоняя ладонью клубы сизого дыма от вонючих папирос. С трудом протиснувшись между родителем Шута и сервантом с прозрачными дверцами, в котором пряталась посуда, дошла до второго угла и приоткрыла окно на проветривание. Меня и отца сейчас разделял только диван, стоящий у стенки напротив серванта – больше сюда ничего не влезало. Разве что справа от окна притулился старый низкий бар с холодильником времен девяностых, на котором стоял старый, еще выпуклый, но вполне рабочий телевизор.
- Санька, какая ж у тебя доча заботливая, - покачал головой мужчина с залысинами на круглой голове. – Не то, что мой, оболтус!
- Лёша уже домой пришел, - сообщила я и, убедившись, что дым потихоньку стал рассеиваться, пошла обратно в коридор, не обращая внимания на речь отца Шута, как всегда ругающего своего единственного отпрыска, на чем свет стоит.
Никогда не понимала этого. Но понимала Лёшу, точнее его разгульный образ жизни, зачастую неопрятный внешний вид и абсолютное нежелание учиться. Кем он еще мог вырасти, с рождения наблюдая все это вокруг себя?
Мне повезло, у меня была мама. И отец не пил… во всяком случае, пока ее не стало. Он всегда винил себя в ее смерти. Ее и моего старшего брата. Папа не смог справиться этим горем, а потому и топил его в алкоголе, не замечая, как под откос летит уже его собственная жизнь.
Что до меня… Со своей я как-нибудь справлюсь сама.
- Вау, какая девочка! – в дверях ванной я неожиданно столкнулась с неприятным, высоким и довольно молодым мужчиной. Нетрезвым, конечно же. – Откуда?
- Ты, охренел, Юра? – послышался голос отца. – Это дочь моя, Арина! Тронешь - башку оторву!
- Понял, был не прав! – выставил вперед ладони бритый почти наголо тип и, ухмыльнувшись, показательно обошел меня по дуге, не скрывая, впрочем, похабной улыбки.
Я торопливо заперлась в ванной и уже там, в крохотном помещении, уперлась руками в край раковины, чувствуя, как глаза начинают щипать слезы.