Держите меня одиннадцать мужиков. Многострадальная бахрома, жертва моих дурных замашек, была примерно наполовину аккуратно срезана. Это значило, что на сей раз наш искусник обошелся без дрели. Что же, я пришел в правильное место.
– Господи, – сказал я. – Не подумай, что я ропщу. Я ценю, спасибо тебе большое, но нельзя ли, чтобы мое везение выглядело как-то попроще, поуютнее, почеловечнее? Если нет, то нет, что ж, ладно, тебе виднее.
– Володя, – сказала Полина, – для этих батарей даже нечего и решетки заказывать, этих чугунных уродов надо просто менять. Поставим итальянские, у них гарантия двадцать лет, и надо спешить – через неделю затопят, и все станет намного сложней. Давай в среду выберемся на строительную выставку.
Я слабо застонал.
– Камера не проблема, камеру я тебе поставлю где угодно. Но куда твой кожан вешать? – сказал мне Гамлет. Есть на земле края, где Офелии, Джульетты и Дездемоны встречаются в количествах, превышающих всякое разумение. Там бывают даже Отелло, а уж про Генрихов и Ричардов и говорить нечего. Не знаю, почему Шекспир все еще не почетный гражданин города Еревана? Вероятно, потому что мало надежды на его приезд и восточный пир по такому случаю.
Впрочем, Гамлет Вартанович Мцхеян, заместитель начальника отдела технической экспертизы, с рождения был российским гражданином, на языке предков знал от силы дюжину слов и внешность имел даже не то что стопроцентно славянскую, а скорее, даже угро-финскую. Он с сомнением уставился на произведение чингисхановских кожемяк.
– Разве что в стендовую.
– С глузду ты съехал, Вартаныч, – возразила Баба Даша, хозяйка пуле-гильзотеки и обладательница великолепного прокуренного баса, продукта многолетнего бессменного воздействия не то «Беломора», не то еще чего-то, не менее термоядерного. – Я ж там работаю, у меня туда люди приходят. А если Вовка не врет, эта хреновина не сегодня-завтра взорвется.
– Точно пока не известно, что с ней случится, – заметил я.
– Тем более, – прогудела Баба Даша. – Вешай в автоклавную, там стул есть железный и бетон кругом.
Гамлет сделал ртом движение, словно собрался закусить несуществующие усы.
– Ладно, повесим в автоклавную, в аппендикс, дверь стальная, а камер даже две. Владимир, с тебя две бумаги – одна от начальства на разворот телеметрии, вторую нарисуешь и наклеишь сам – мол, опасно, не входить, и череп там, или смерть с косой – для наглядности.
– Спасибо, граждане эксперты, – сказал я. – Век не забуду вашей доброты. Подскажите уж тогда еще одно. Где достать еще одну такую куртку? Преступник-то должен думать, что она на мне, иначе и огород городить не стоило.
Баба Даша разразилась мефистофельским смехом.
– Чего там думать, у Митрича такая же. Они с Богуном не разлей вода, дружки закадычные, два архаровца… Звони, он тебе еще старые сапоги заодно отдаст, барахольщик известный…
– Дарю, черт с тобой, – сказал Митрич. – Мне что, мне уж деревянную куртку пора заказывать… А знаешь, чья она? Унгуряну, его в ней и взяли. Неисповедимыми путями ко мне попала, и надо же, вон когда пригодилась…
Куртка действительно была совершенно неотличима, размер тот же – «Добрыня Никитич и лошадь», но оба кармана целы, что открывало передо мной серьезные медитативные перспективы. Что же, спасибо и тебе, молдавский аферист Ион Унгуряну, более известный по бандитской кличке Гицу… – Ты бронежилетом-то того, не пренебрегай, – посоветовал Митрич. – Прах его знает, как он там свою музыку наладил, может, вся одежа из этой партии одновременно сыграет…
Мудрецы Востока и Запада сходятся в отношении двух вещей. Первая: в просторных помещениях мысли рассеиваются, в тесных – концентрируются. Вторая: текущая вода способна приносить идеи и решения. Ввиду всего этого идеальным местом для размышлений является туалет. И точно, пока я выписывал модернистские узоры по сигаретному пеплу (возможно, во мне погиб художник), ералаш в голове начал понемногу укладываться в систему.