Сейчас Гарри лежал перед Люциусом совершенно обнажённым: его дыхание было частым и поверхностным, затуманенный взгляд следовал за движениями рук Люциуса, словно пытаясь угадать, где эти руки коснутся его на этот раз. Он лежал так до тех пор, пока не стало казаться, что он больше просто не выдержит; пока эти прикосновения не подтолкнули его почти к самому краю; пока он не стал отчаянно жаждать почувствовать Люциуса в самой сокровенной глубине своего тела. Он резко распрямился и бросился на Люциуса, лихорадочно высвобождая того из одежды и умоляя взять его немедленно. Вскоре одежда была сорвана, а Гарри переполз через Люциуса и встал на четвереньки, ожидая, когда тот подготовит его, жалобно хныкая от ощущения этих длинных пальцев, медленно проникающих в него, растягивающих его. Один палец следовал за другим; пальцы, которые он так любил облизывать и посасывать, и которые теперь играли у него внутри, обещая намного больше.
Гарри почувствовал на своей шее сбитое дыхание Люциуса и ощутил, как вдоль его спины пролегла цепочка мягких влажных поцелуев. Он почувствовал, как Люциус ухватил его за бёдра, удерживая на месте, а затем одним быстрым движением оказался глубоко внутри Гарри, так, как тот и хотел: настолько глубоко, чтобы было больно; настолько глубоко, чтобы осталось только ощущение того, что Люциус вторгся в него, овладел им, заполнил до предела, сделал своей собственностью и поставил на нём своё тавро. И теперь он жаждал, чтобы его наконец трахнули: грубо, жёстко, так, как он любил. Несколько минут ушло на то, чтобы тот, кого брали, привык к вторжению, а тот, кто брал, смог взять под контроль разбушевавшиеся чувства, и вот уже Люциус начал засаживать свой член в гостеприимно подставленный зад Гарри, а тот лишь кричал и поощрял Люциуса брать его глубже, сильнее; дать ему больше, больше, ещё больше… Он кричал: то ли от наслаждения, то ли от боли, то ли умоляя о пощаде; кричал до тех пор, пока эти крики не стали разрывать его на части, пока голос не сорвался на загнанное хрипящее шипение; шипение, которое всегда заставляло Люциуса толкаться в него с ещё большей страстью и яростью.
Они ехали сейчас по довольно скалистой местности, и карету постоянно подбрасывало, покачивало и трясло, будто вторя тому неистовому свирепому ритму, в котором совокуплялись два изнывающих от желания тела; повторяя каждое движение, каждый жест, каждый крик, так, словно она была третьей и неотъемлемой частью этого безумного действа.
Когда впереди показались ворота Малфой-Мэнора, Гарри снова покоился в объятиях Люциуса. Оба были удовлетворены и пресыщены, на их лицах застыли ленивые улыбки. Окно было открыто, и ночной ветерок свободно задувал в карету, играя длинными волосами Люциуса и раздувая их в разные стороны. Эти беспризорные шелковые пряди цвета лунного серебра безжалостно отлавливались Гарри и заплетались в тонкие косички, которые Гарри оборачивал вокруг своего пальца и за которые притягивал к себе Люциуса для поцелуя.
- Пора одеваться, любовь моя, - сказал Люциус через некоторое время, целомудренно целуя Гарри в лоб и высвобождая волосы из захвата цепких пальчиков.
Гарри повернулся, посмотрел на Люциуса из-под длинных дрожащих ресниц своим фирменным я-хочу-получить-горячий-страстный-поцелуй-от-тебя-прямо-сейчас взглядом и, естественно, немедленно получил желаемое.
Когда его уже практически изнасиловали и едва не съели заживо только при помощи одного поцелуя, Гарри наконец оторвался от любовника и принялся шарить по полу кареты в поисках своей одежды. Когда они в конце концов выбрались из кареты, Гарри нежно поцеловал Люциуса в щёку и поблагодарил мужчину за прекрасную поездку, после чего поднырнул под мантию-невидимку и последовал за ухмыляющимся Люциусом в то место, которое вполне возможно скоро станет его домом.