Кластерманн уже стоял на пороге своего номера, когда на его запястье легла женская рука в батистовой перчатке.
- Что вам угодно?
Португалка убрала руку.
- Я хотела спросить,- она потупила глаза,- Вы ведёте исследования?
- О чём вы?
- Вы несколько раз отправлялись в Ботанический сад. Но я ни разу
- И что это занчит?
- Это значит,- португалка сглотнула,- что вы ходите в Ботанический сад не просто гулять. Вас интересуют растения, правда? Вы их... исследуете?
- Да. Исследую.
- Я навела справки. Оказывается, вы публикуете статьи.
- Если вы навели справки о моих статьях, то зачем же вы спрашиваете?
Португалка улыбнулась.
- Вы ведь были на войне?
- На войне я не занимался ботаникой.
- Но чтобы заниматься ботаникой в наше время, причём здесь, на краю света, нужно обладать известным благосостоянием.
- Когда я шёл добровольцем, меня не заботило благосостояние.
- А что вас заботит сейчас?
- Вы. Вы не даёте мне спать.
- Я много читала о великой войне. Но не могу её себе представить. Что она для вас значила? Что она значила для немцев?
- Кому-то, война была чужой. Про это есть у Ремарка. Кому-то война была домом. Им было там хорохо. Про это есть у Эрнста Юнгера. Они великие писатели. Добавить тут нечего.
- А чем она была для вас?
- Ничем. Я просто воевал. Простите, но я пойду.
Дверь закрылась, щёлкнул замок.
Подвальные комнатки - низкие и тесные, сдавленные пятиэтажной тяжестью отеля. Их совсем немного, и они плотно заставлены рулонами, ящиками и корзинами. Корзины такие тяжёлые, что кажется, будто внутри кирпичи.
Монах пристроился на сложенных вместе низких ящиках, накрытых мешком. Он лёг на правый бок, положил ладонь под голову и стал похож на тайскую статую лежащего Будды.
- Почтеннейший,- вдруг заговорил коридорный,- сегодня днём мой сын видел вас около храма.
- Пусть так.
- Он говорит, что вы показывали чудеса.
- Я рад, что ваш сын меня запомнил.
- Скажите, неужели истории о чудесах тибетских монахов - это правда?
- Не все истории о нас - правда. А чудеса не всегда совершают монахи,- Лобсан ворочался, устраиваясь поудобней,- Когда буйный злодей, какой-нибудь Миларепа, вдруг решает стать честным и добрым - вот это и бывает по-настоящему удивительно.
10. Валлийская пастораль
Той ночью Гвиону опять снился родной городок Лланфер-Керейнион, графство Поуис. Это долина Банви в северном Уэльсе.
Гвион на мосту. Река блестит среди камышей и голых весенних ив.
На берегу, за домиками топкой Хай-стрит, поднимается квадратная колокольня церкви святой Марии со стрельчатами готическими окнами. У подножья, возле ограды, - полукруглые надгробья степенного провинциального кладбища. Оттуда машет чёрная фигурка.
- Гвион! Меня хорошо видно? Говори, куда отойти, чтобы ракурс хороший.
Гвион трясёт волосами.
- Тебя надгробье загородило.
- Diolch!- Агата отходит на пару шагов и становится перед другим надгробьем
- Агата! Мама не там!
- Ну и что?
Их крики разносятся на весь городок. Но во сне это ничего не значит.
Гвион отходит на другой берег, к школьному холму.
- Видно?
- Видно!
- Теперь смотри.
Сестра разворачивается к могиле и замирает со сжатыми руками. Она похожа на скорбную королеву с картинки в учебнике.
- Видно?
- Видно!
- А заметно?
- Да. Ты выделяtшься.
- Покажешь им на меня,- произносит девочка в сторону чужой могильной плиты.
В кармане - обеденная булочка. Под мостом хлопают крыльями чужие гуси. Гвион разламывает булочку и разбрасывает вниз. Поворачивается и шагает к станции.
Сестрёнка Агата старается, но он всё равно почти уверен: впечатлить тётушку Керридвен таким спектаклем не полуичтся. Она играла в Кардиффе, Эдинбурге, Лондоне и, если отец ничего не перепутал, была с гастролями в Канаде и Британской Африке.
Может, она и поверит, что Агата скорбит. Но точно не разжалобится. Чтоб глаза плакали под заказ, сердце должно стать каменным.
Гвион тоже не помнит матери. Он преставлет её только по фотографии. Отец говорит, что она была очень доброй и, что ещё реже встречается, очень толковой жениной. Пресвитер Уильям Прайс сказал, что она неприменно попала в рай. Иногда Гвион думает, что лучше бы она стала призраком. С призраком можно хотя бы поговорить.
Отец говорит, что раньше они жили богаче. Гвион такого не помнит. Сначала умерла мать, а потом, уже на его памяти,что-то случилось с отцовскими акциями.
Теперь сводчатые стены стынут каждую осень и зиму, а кипяток, чтобы уголь не расходился, носишь со станции, через мост, в тяжёлом ведре. Ведро дымиться и пахнет паравозом.