- Да, конечно. Вы предлагаете основать школу магии?
- Нет, наоборот! Сделайте что-нибудь, чтобы в отеле чертовщины было поменьше. Девочка-волшебница, этот усатый, который пропал, - и на это, пожалуйста, всё, достаточно. Есть что показать господам теософам, и ладно. Они же не понимают, эти фаранги, что магия рано или поздно каждого до беды доведёт. У нас на острове был такой случай, давно ещё до англичан. Приехал йогин-волшебник, очень святой, из Кашмира, и один царь попросил его морского змея показать. Так он позвал змея, змей вылез и нечаянно дворец с собой утащил. Так и стоит теперь затопленный. А вот представьте, что будет, если кто-то в Сингапуре такое устроит? Он же только Бингли, он весь город утянет.
- Я всё обеспечу,- пообещал Лобсан,- Можете не беспокоиться, Я Нагарджуну наизусть учил. Вы знаете Нагарджуну? Это был великий мудрец и исследователь, он принёс из царства морских змеев священный сутры Праджняпарамиты.
- Ну, ясно, что великий мудрец!- заметил сингалец,- Даже имя на санскрите!
На веранде показались Соня вместе с немцем. Вид у немца был немного взбудораженный, он постоянно перекладывал трость из руки в руку.
Монах поднялся и опустил шляпу на голову.
- Я могу научить вас одной очень сильной мантре,- сказал Лобсан,- Будешь читать, заслуги накапливать. Это принесёт большую пользу и вам, и всем постояльцам.
- Мантра - это хорошо. Я мантры люблю! А ещё лучше - амулет. Мантру можно забыть, а амулет сам о себе напоминает. Я заплатить могу. Только достаньте мне сильный амулет, тибетский! Я индусские пробовал, они мне не помогают.
- Постараюсь добыть.
Лобсан вышел на обжигающий тротуар и зашагал вслед за странной парочкой. Он успел бросить взгляд на школу, но ни Гарри, ни других наблюдателей не было. Видимо, урок ещё не закончился.
Они направлялись к набережной. И - ещё одна странность - не обменялись даже парой слов. Соня шла впереди, а немец - чуть позади и справа. Казалось, они были частью какого-то механизма, и именно неотвратимая логика его работы связала их вместе. А вовсе не дружба или любовная связь.
На набережной, без единого слова, они свернули к мосту Альберта. Монах шёл следом.
Под мостом шевелилась мутная, сумрачная вода и медленно тянулась баржа цвета ржавчины, груженная песком. На той стороне, в дыму и полуденном мареве, дрожал Китайский квартал.
Те кварталы, что примыкали к мосту, смотрелись неплохо. Такие же двухэтажные домики, как в европейской части, европейские пиджаки и штаны и все те же полицейские-малайцы замерли на перекрёстках. Но улицы разбегаются в беспорядке, дома неуловимо похожи на времянки строителе, товар сложен прямо у порога, а вместо застеклённых рам и лакированных дверей - бумажные окна и замызганные занавески. Трубы прорастают сквозь дома, как опята сквозь пень и отчаянно дымят. Тяжёлый дым опускает в переулки и кажется, что ты смотришь через тюлевую занавеску.
Сквозь плотную толпу бредут по своим делам ослики, груженные овощами. Гомонят прохожие, кричат торговцы, гудят корабли на реке.
И - запахи. Пахнет потом, грязью, дымом, морской солью, навозом, дёгтем, чесноком, специями, случайными благовониями... От основной улицы расходятся переулки, такие узкие, что одному человеку сложно пройти. Там и вовсе царит тяжёлый, горчий смрад, такой густой, что можно резать ножом.
Немец и русская шагали по середине улицы. Даже если они собирались предаваться порокам, это был порок чистый и сравнительно благопристойный. Их не привлекли ни лавочки с бумажными цветами, ни притоны с фальшивыми благообразными фасадами.
А вот и старый кинотеатр. Видимо, тот самый, про который он слышал.
Сбитые до кирпичей стены, штабеля досок, суетятся китайцы-строители. Окна и дверь зияют чёрными провалами. В воздухе висит белая липкая пыль. Пахнет известью.
Из парадного входа, придерживая цилиндр, вышел американец. Отряхнул с плеча пыль, заметил монаха, улыбнулся знаменитой американской улыбкой и приложил пальцы к краю цилиндра. Лобсан ответил ему полупоклоном и сделал благославляющий жест.
Довольный американец отправился в сторону моста. На Кластерманна и Соню он даже не посмотрел.
Они вышли на небольшую круглую площадь, окружённую двехэтажными домиками. Здесь торговали под чистыми навесами, а вывески были продублированы на английском. Самая большая вывеска, на арт-декошном трёхэтажном домике с китайским мотивом на крыше, была написана образцовым викторианским курсивом: