Севастьянов, дитя материальных лишений и бесконечных лесных пространств, где запрятаны ракеты с атомными боеголовками и лучшие в мире танки, должен быть романтичен до наивности. Должен.
Девушка, которая проскользнет в каюту, отведенную для Севастьянова, и прошепчет "Я твой десерт", будет источать аромат тех же духов, которыми пользуется русская леди, побывавшая в его номере в "Амбассадоре". Он примет взятку в миллион двести пятьдесят тысяч сингапурских долларов. Или оставит себе сто восемнадцать миллионов американских долларов. И судебное слушание о банкротстве Ли Тео Ленга, бывшего партнера "Ассошиэйтед мерчант бэнк", проскочит незамеченным.
Снова зазвонил телефон.
- Это Марголин, господин Лябасти.
- Как обстоят наши дела?
- Складывается впечатление, что он твердо хочет все. Настаивает также на платеже через бангкокское отделение "Бэнк оф Америка". Думаю, потому, что сразу с яхты намерен отправиться в Бангкок, не возвращаясь к своим в представительство.
- Хорошо. Пусть будет этот банк... Проводите его в кормовой салон, развлеките несколько минут. Я иду... И секунду... Свяжитесь с Джеффри Пиватски. Он полетит с Севастьяновым в Бангкок первым же утренним. Эскорт не повредит ни парню, ни нам. Спасибо, Эфраим.
Бруно вдавил кнопку памяти телефона.
- Слушаю, сэр, - ответил на вызов Рутер.
- Развлекаетесь?
- Гости разогреваются, сэр.
- Паспорт для русского, Рутер, желательно нейтральной национальности, к рассвету. Качество проверит лично Пиватски... Не исключено, что их консул явится в полицию с сообщением об исчезновении сотрудника представительства уже через несколько часов. Думаю, они не будут ждать до утра... Поэтому никаких шероховатостей в Чанги перед отлетом. Спасибо, Рутер.
В полуосвещенном зале прибытия аэропорта Шереметьево-2 у транспортера получения багажа Бэзил Шемякин был единственным пассажиром, покинувшим в Москве самолет, который следовал рейсом Бангкок - Бомбей - Москва Копенгаген. Настенные часы показывали три пятнадцать утра.
Таможенник, ткнув печатью в декларацию, не взглянул ни на Шемякина, ни на паспорт.
Шоссе, уходившее в сторону "ленинградки", перекрывали клочки сероватого тумана. Пахло хвоей.
От таксеров отбою не было. Транспортная мафия окончательно победила в Шереметьево и установила в ценах полный беспредел. Дорога до Неглинного переулка обошлась Шемякину в сто баксов, и то пришлось торговаться...
Дождавшись утра, он поехал в шашлычную у метро "Баррикадная", где готовили только из свежего мяса. Полстакана коньяку ему хватило, чтобы перестать думать о том, что Ефим Шлайн замешан в теневой игре заодно с "кротом" в финансовом холдинге "Евразия", что он использовал его, Шемякина, для проверки надежности своего прикрытия, и ещё о том, что Севастьянову ничего не удастся сделать.
Дома он спал до шести вечера. В редакции в день приезда его не ждали. Да ему и наплевать было на редакцию.
В семь тридцать Бэзил вышел из метро "Киевская" и долго искал нужный дом на Украинском бульваре. Цифровой порядок домов обрывался и вдруг возобновлялся по другую сторону длинного сквера.
Перед стальной дверью подъезда пришлось потоптаться. Севастьянов не знал кода. Выручила сморщенная старушка в давным-давно не виданных фетровых ботах, со злющей собачкой под мышкой. В лифте собачка скалилась, а старушка посматривала подозрительно и, выйдя двумя этажами раньше, кажется, стояла на площадке, прислушиваясь, в какую квартиру будет звонить чужак.
Обитая дерматином дверь открывалась, к удивлению, не внутрь, а наружу, и из-за неё появился небольшого роста человек с круглым, гладко выбритым лицом. Бровки его поднялись, когда Бэзил сказал, что привез конверт от Немчин, с которыми судьба свела его в Бангкоке, и ещё с приветом от Севастьянова в Сингапуре.
- Вы ведь Людвиг Семейных? - спросил Бэзил.
- Я Семейных и чрезвычайно рад вестям от Немчин и Севастьянова! Их друзья - мои друзья! Ну как они там, мои родные человечки? Да вы входите, входите...
При пожатии ладонь Семейных напоминала дохлую рыбу.
Заставив сменить туфли на пушистые клетчатые шлепанцы с помпонами, он провел Шемякина в комнату. На диване, поджав под ворсистый плед ноги, сидела некая особа. Ее волосы были стянуты на затылке в тугой жидкий пучочек. Протянув кончики сухих пальцев с массивными серебряными кольцами, особа сказала:
- Я Марина Владленовна.
- Ответственный сотрудник секретариата нашего генерального, - пояснил Семейных. - Большой друг...
Пришлось, повинуясь жесту Семейных, сесть на диван, в ногах у особы.
Семейных даже обрадовался возвращенным деньгам. Унес их в глубину квартиры. А когда вернулся, Бэзил коротко и жестко изложил замысел, вынашивавшийся Севастьяновым в Сингапуре, отметил непредсказуемость будущих его шагов, в особенности после известия о скором отзыве домой. Он согласился с доводом Семейных, что Севастьянов серьезно рискует, превышая свои скромные полномочия, действует торопливо, без согласования с Москвой, то есть с генеральным и Семейных.
Запах жареных кабачков заставил Шемякина поднять глаза от узора на ковре, в который он уставился, произнося свою речь. Высокая, намного выше Семейных женщина держала в махровых рукавицах фарфоровое блюдо и, слегка отвернув лицо от пара, внимательно и враждебно, открыто враждебно разглядывала Шемякина. С какого времени она его слушала, Бэзил не приметил.
Шемякин не мог знать, конечно, что хозяин квартиры женился на женщине, которая много-много лет назад любила Петракова, и Петраков любил её. Огромная разница в возрасте между ними не была помехой. Главным в их отношениях для неё был престиж. Неведомо было Шемякину, что хозяин квартиры, в те далекие времена аспирант, играл в теннис с отцом этой женщины, своим научным руководителем, и однажды добился приглашения на кофе и коньяк. Вступив в брак с дочерью финансиста-теоретика, Семейных спокойно терпел её любовников, перемещаясь по престижным должностям в правительственных и коммерческих структурах. Семейных считал себя не менее способным, чем покойный Петраков, и уж несомненно талантливее Севастьянова. При этом его мнение полностью совпадало с мыслями жены, стоявшей с фарфоровым блюдом в середине комнаты.
- Это очень интересно, что вы заявились сюда с таким разговором, сказала Марина Владленовна, спуская стройные ноги и ловко вдевая узкие ступни, просвечивавшие сквозь чулки, в шлепанцы с зелеными помпонами.
Бэзил взглянул на свои. Его помпоны оказались малиновыми.
- Интересно или неинтересно, - сказал Бэзил, - но Севастьянову следует дать время для доведения дела в Сингапуре до конца и оказать помощь из Москвы...
- Возможно, что и так, - сказал Семейных, наклоняясь с пуфика, на котором сидел, и дотрагиваясь ладошкой до шемякинского колена. - Но вы рассуждаете как человек... как человек прессы. Севастьянову ничего не удастся переменить, сиди он в Сингапуре хоть ещё целый год!
- Почему? - спросил Бэзил.
- Допустим в порядке бреда, что сто восемнадцать миллионов возвратятся к Севастьянову. Но они возвратятся именно к Севастьянову. Как результат его личных несанкционированных действий. Как он оприходует, извините за канцелярщину, деньги? Подумайте хорошенько... Сто восемнадцать миллионов долларов! Гуляли, гуляли и догулялись, видите ли, до Севастьянова! Нет свидетелей, нет официальных приходных документов... Досужие умы... вот именно - досужие... зададутся вопросом: а сколько же энергичный Севастьянов положил себе в карман, пока... э-э-э... пока некие господа в Сингапуре уговаривали его не терзать их насчет невозвращенного должка?
Бэзил встал с дивана.
- Достоинство и честь человека разве не могут быть порукой? Да поднимите старые бумаги, счета, соглашения... как там это называется? Обоснуйте появление этих миллионов, акт составьте!
- У денег нет достоинства... товарищ, - тяжело сказала женщина, принесшая кабачки. - У денег есть счет, а в их взаимоотношениях с родом человеческим - старинная итальянская двойная бухгалтерия с четкими понятиями "приход" и "расход".
Демонстративно на столе были расставлены три тарелки, взятые из стеклянного шкафа у окна, за которым включилась неоновая надпись "Гостиница "Украина". Время ужина, на который гостей не звали.