МАТЬ (в тревоге). Он будет его допрашивать, он хочет из него что-то вытянуть. Его будут мучить, моего Карла!
СПИНОЗА. Вы разве не видели? Ведь перед ним был ангел. Вашего сына только испытают.
МАТЬ (в тоске). Зачем испытывать, я же за него ручаюсь!
СОКРАТ. От вас ничего не зависит — как и от нас всех.
МАТЬ. Вы в самом деле думаете, что это для него к лучшему?
КАНТ. Да, так он быстрее будет с вами.
МАТЬ. Но ему будет больно...
СПИНОЗА. Что такое боль...
СОКРАТ. ...Разве вы не понимаете?
МАТЬ. Это вы можете обсуждать между собой. Но матери вы не должны так говорить. Ни одной матери.
(Опечаленная, присаживается возле Франца.)
ФРАНЦ (вполголоса). Мама, помоги ему! Мама, поддержи его!
МАТЬ. Он в хороших руках, дитя мое. Не беспокойся о нем.
ФРАНЦ (пристально глядя). Мама, поддержи его!
ПАУЛЬ (присаживаясь возле Франца с другой стороны). Что ты такой молчаливый?
ФРАНЦ (испуганно). А чего ты хочешь?
ПАУЛЬ (с любопытством). Что там такое с твоим братом? Наверно, это фокус со списком на отправку?
ФРАНЦ. Наверное.
ПАУЛЬ. И зачем вам это было нужно? Взять чужой номер, чужое имя — пустяк, что ли? Что еще из этого может выйти...
ФРАНЦ. Нам хотелось быть вместе. А этот маленький чех так хотел остаться в Бухенау! у него там связи со старостой, тот ему каждый день приносил миску экстра-супа. Шутка ли, лишняя миска супа — это ведь жизнь! Он верил, что пока будет получать этот суп — будет жив.
ПАУЛЬ. Ну и как было дело? Он угодил в список?
ФРАНЦ. Да. И предложил Карлу поменяться с ним номером и фамилией. Так брат оказался вместе со мной, а чех остался при своем старосте и своем супе.
ПАУЛЬ. Знаешь, чем это может кончиться?
ФРАНЦ. Староста все знал и согласился.
ПАУЛЬ. Ну и что? Если твой брат признается, будете все четверо торчать в дерьме.
ФРАНЦ. Мне уже ничего не страшно.
ПАУЛЬ. Зачем тебе этот героизм? Что, дома тебя никто не ждет?
ФРАНЦ (снова погружаясь в себя). Мама, жива ли ты?
МАТЬ. Я с тобой, сынок, я с тобой! Поверь же мне, наконец.
ФРАНЦ (тихо бормочет). Мама! Если бы я только знал, жива ли она!
ПАУЛЬ. Чего задумался, ты, тихий дурень! Выше голову! Мы еще посмотрим!
ФРАНЦ. Да, мы еще посмотрим.
УНТЕРШАРФЮРЕР (вталкивая Карла в барак). Ну ты, задница! Теперь можешь подумать, кто ты такой — тот или этот! Через пять минут я вернусь и снова заберу эту птичку, посмотрим, научилась ли она чирикать.
(Уходит.)
СПИНОЗА. Нет, вы видели, господа? Он же ведет себя, как стопроцентный эсэсовец!
КАНТ. Таков он и есть.
СПИНОЗА. Но он ведь ангел!
КАНТ. Да, но как только становится эсэсовцем и до тех пор, пока им остается, он об этом представления не имеет.
СПИНОЗА. Не понимаю. (Наивно.) Этот эсэсовец должен ведь заметить — как это он вдруг появился... точно с неба упал, без прошлого, без собственной биографии... Это же должно его, наконец, удивить!
КАНТ. О, святая простота! Бенедикт, не забывайтесь же настолько! (Нетерпеливо, поучающе.) Он послан отсюда, но, с их точки зрения, он уже давно там, столько-то и столько-то лет, у него есть там свое прошлое, своя биография, есть родители и родители родителей, есть жена и дети.
СОКРАТ. Мы не стоим с ними на одном уровне — ни в пространстве, ни во времени. Это же наш трюк, что мы с ними рядом, наш театральный трюк!
СПИНОЗА. Но вы же говорили, что все это действительно, действительнее самой действительности: что это правда, а не только сплошной театр!
КАНТ. Все есть театр, и ничто не есть театр. Мы — определенные фигуры, что здесь, что там. То на фоне сцены, то на трансцендентальном фоне. Но в любом случае это — игра.
СОКРАТ. Но мы не очень-то знаем, что мы играем. И не очень знаем, что мы играем. Мы лишь неточно знаем наши роли. И радуемся, когда угадываем текст, который нам надо произносить.
КАНТ. И внимаем, как можем, суфлеру — голосу совести.
МАТЬ (подходя ближе и услышав последнюю часть разговора, со всей наивностью). И для кого же мы играем, господа? Пожалуйста, скажите!
СПИНОЗА. Для простодушной театральной публики, такой простодушной, что она думает, будто мы играем.
СОКРАТ. А между тем играют они — играют зрителей.
КАНТ. Да, они всегда играют. Разыгрывают друг перед другом свои роли, играют для самих себя.
МАТЬ (прямолинейно). Но для кого же мы все играем? Должно же что-то быть — должен кто-то быть, кто на нас смотрит, откуда-то...