На улице было холодно, но так солнечно, будто и не поздняя осень. Неделю назад выпадал снег, но растаял без следа. У меня был с собой кассетный плеер – мало кому доступное удовольствие в то время. Представить страшно, сколько часов мне пришлось отстоять ради него на четвереньках. Наслаждаясь музыкой, я пробродил по городу часа три, пока в мое плечо не вцепились жесткие пальцы Эллеке. Я обернулся. Он смотрел на меня мрачно-мрачно. Спросил:
– Как ты можешь быть таким бессердечным?
Я ответил:
– Это строчка из песни. Мне не нравится эта песня.
– Ты что, действительно ничего не понимаешь?
– Я понимаю. Но мне похрен.
Он смотрел на меня так, как будто собирался вдарить мне в лоб головой.
– Ну ты и сволочь.
– Да разве? – закатив глаза, я прижал к груди растопыренные пальцы. – «Я просто обычная девочка».
– Достаточно цитат из глупых песенок.
Я скорбно развел руками.
– Ты первый начал.
Эллеке зажмурился на секунду. Должно быть, спрашивал себя: «С кем я связался вообще?»
– С главной блядью в этом городе, – напомнил я. – Забыл?
Он схватил меня за руку и потащил куда-то. Я все еще не понимал, что с ним происходит и в чем он обвиняет меня. Я не чувствовал себя виноватым, но то, что я дошел до цитат, выдавало меня с головой: я нервничал. Я сказал ему тоненьким голосом:
– Дяденька, только не бейте меня. Лучше уж трахните, – но менее жутко мне не стало.
Он доволок меня до заброшенного парка. Сплошные кусты, ну точно джунгли. Я предположил:
– Ты решил в укромном месте избавиться от своего позорища?
Он ответил мне тяжелым взглядом, и на секунду я поверил, что так оно и есть.
– Заткнись, Науэль. Достаточно тупых шуточек. Ты покалечил человека! Это, по-твоему, весело?
– А что, тебе не смешно?
– Нет.
– Тогда ты просто не врубился в этот прикол, – предположил я. Следовало хотя бы прикинуться серьезным, но я не мог. Внутри не затихало издевательское хихиканье. Или истерическое.
Эллеке ударил меня ладонью в грудь. Было не больно, лишь удивил сам факт, что он меня ударил. Мне вспомнилось, как до этого он шибанул меня о стену. Он больше не был мне другом. Моя ухмылочка стала откровенно злобной.
– Лучше примени ко мне свою силу как-нибудь поинтереснее, – предложил я с намеком и сунул в рот кончик указательного пальца.
И гнев Эллеке выбил пробку, выплеснулся на меня. Раньше я и представить не мог, что никогда не повышающий голос Эллеке умеет кричать. Казалось, мир начни рушиться, а Эллеке только и скажет преспокойненько: «Все без паники». Но сейчас он выкрикивал мне свои претензии. Их было много. По любому поводу я швыряю его и сваливаю к какому-то поганому типу, с которым занимаюсь известно чем. Я так и не завязал. Я не хочу учиться, я слишком много курю, слишком часто пью, мне плевать на все и я ни хрена себя не контролирую.
– Меня достало твое презрение ко всему! Ненавидишь всех и вся. Мир поступил с тобой несправедливо, и теперь у тебя святое право раздавать пинки, ну надо же! И все-то к тебе пристают, потому что это они такие мрази! Да ты хоть раз удосужился задуматься, как ты себя ведешь? Цепляешься, зубоскалишь, провоцируешь. Так кто начинает первым?
Я пятился от него. Задыхаясь в мягком одеяле его понимания на всем протяжении наших отношений, я мечтал о том, чтобы хотя бы раз он осудил меня, доказал, что не растерял свой разум, поддавшись моей ядовитой красоте. Его терпение казалось безграничным. Но оно таковым не было, и когда я дождался того, чего хотел, я обнаружил, что не могу это выдержать. Раздражение, разочарование и горечь Эллеке раздирали меня в клочья. В часе от того, чтобы бросить его, я все еще испытывал дикий ужас при мысли, что он может меня отвергнуть.
– Это они начали первыми. Когда я еще был тихим, как первый снег, клянусь тебе.
– Даже если так, сейчас я наблюдаю, как ты жалишь всех без разбору. Я говорил тебе сотню раз, но ты продолжаешь в том же духе. Это уже не месть, это война со всеми подряд, с людьми вообще. Что теперь? Станешь огрызаться?
Но я молчал. У него было слишком много слов, а у меня совсем не было. Только чувство вины, от которого все тело зудело, словно я прогулялся по зарослям крапивы. Но я винил себя лишь в том, что рассердил и расстроил Эллеке, и только за это. Свин может истечь кровью. Здание школы может обрушиться, погребая под собой всех в нем находящихся. Моя мать может повеситься на карнизе, Человек-Порошок принять весь порошок сразу, Дитрек разбить себе башку о белую кафельную плитку. Мне плевать. Меня заботил только Элле.
Эллеке понял меня неправильно, и выражение его лица смягчилось. Он протянул мне руку, но я отступил на шаг. Под подошвой хрустнуло битое стекло.