В поезде никто не захотел сесть рядом со мной, отпугиваемые моим ядовитым видом и кровоточащим ухом. Я не смог уснуть и всю ночь смотрел в окно. Дома, деревья, поля, столбы, чаще всего дома и столбы. Это мир совсем неинтересный. В холодном лунном свете все казалось покинутым. Я не чувствовал себя несчастным, пытался ни о чем не думать, вслушивался в голос Ирис в наушниках. Она пела про расставание, но почему-то песня не ассоциировалась с тем, что я пережил за день. Когда песня заканчивалась, я отматывал ее к началу. Она была совсем новая. Готовился к выходу очередной альбом…
Ирис распелась и звучала теперь гораздо лучше, чем на предыдущей пластинке. Ее голос поднимался к высоким нотам и падал к низким без всякого усилия. Если бы Ирис знала, что она значит для меня… Но она не знала, и так было гораздо лучше. Хотя я лишил себя единственного в моей жизни друга, у меня оставалась музыка. В музыке была неотъемлемость – испорченную кассету или плеер легко заменить на новые. Музыка не провоцировала мои раздирающие противоречия и ничего не требовала от меня. Я мог включить ее, когда она была мне нужна, и выключить, когда уставал от нее. Если я нуждался в капельке понимания, я просто подбирал подходящую к моим переживаниям песню. Музыка намного лучше, чем близкий человек, с которым так сложно.
3. Дьобулус
Beautiful girl, lovely dress
Where she is now I can only guess.
Violent Femmes, “Gone Daddy Gone”
Утром я вышел на вокзале Льеда. У меня были юность, красота, энергия, цинизм и безнравственность – все необходимое для того, чтобы преуспеть в этом городе. Вот только денег не хватало. Но я знал надежный способ их добыть. О родном городе и всем в нем случившемся я старался не вспоминать. Я пытался себя контролировать, и собственная ничтожность разбила меня в пух и прах. Я пробовал длительные отношения, и они выжали из меня всю кровь, пережгли мои нервы. Достаточно с меня. Отныне ни самоконтроля, ни глубоких привязанностей. Я сорвался с цепи и был намерен удариться во все тяжкие, какие только смогу придумать.
Льед был как магнит для маргиналов всех мастей. Не то чтобы здесь они встречали большее понимание со стороны общественности, но зато, за счет их повышенной концентрации, получали возможность найти друг друга. Вот и меня притянуло, как множество других. Словно бы минуту назад я брел в одиночестве, а вдруг уже оказался среди извивающихся в танце тел. Я не хотел хороших, мне по горло хватило Эллеке, мне были нужны такие же, как я. И я их отыскал.
Одно из лучших моих воспоминаний, связанных с Льедом, – возникшее впервые ощущение единства, сходства с окружающими людьми. Я впал в эйфорию. Годами я жил как изгой. Только когда я оказался среди тех, кто не таращился на меня с опасением, недоумением, презрением или отвращением, я осознал, как подавлен был раньше. Иногда я спрашивал в пустоту: почему люди, обычные, нормальные люди, не могут относиться ко мне проще? Отыскать для меня капельку понимания. Я же не требую симпатии. Все, что мне нужно – это отсутствие агрессии. Просто не провожайте меня бранью, когда я иду по улице. У меня есть причины быть таким, какой я есть. Если бы они не ненавидели меня, ненавидел бы я их? Впрочем, как может быть иначе. У нас война за выживание, даже при том, что фактически мы друг другу никак не мешаем. Так что они мои враги. Враги – и я ни на секунду не забывал об этом.
Я не скучал по Эллеке или хорошо притворялся, что не скучал. У меня были две сотни новых друзей. Я шагал из ночи в ночь, заполнял каждую минуту музыкой. Я решил свою проблему с бессонницей, загоняя себя так, что падал замертво. Иногда в буквальном смысле. Меня поднимали, обливали минеральной водой, я приходил в себя, глотал очередную таблетку или вдыхал очередную порцию порошка – и мой сумрачный разум вновь наполнял свет.
В этом мире, где были мои люди, слушали мою музыку. Кислотные, глупые, перенасыщенные эмоциями песенки. В маленьких подпольных клубах мы дергались под них целыми ночами, тощие, влажные от пота. Мелькали огни, меняя цвет: розовый в лиловый, в фиолетовый, в синий, в бордовый и снова в розовый – темно-розовый, как обложка первой пластинки Ирис. Иногда я слышал на танцплощадках ее голос и думал: «Вот так должно быть, так всегда было – она со мной в худшие периоды моей жизни, она со мной в самые лучшие минуты». И мое сердце переполняло обожание. Все мои чувства были оголены, окрашены в радужный спектр. Я ощущал ритм музыки в костях… во мне все дрожало и плавилось… я отдавался этим звукам как никому и никогда. Простые, примитивные тексты тех песен были все сплошь о жажде любви – той болезненной потребности ощущать себя кому-то нужным, что ощущается не слабее физической боли. Потребность, в которой ни один из нас не решился бы признаться. Я был далек от чувства любви, как от луны, и еще меньше луны оно интересовало меня, но иногда строчка из песни переворачивала всю мою душу – это было что-то невероятное, и пару раз я даже заплакал, не стесняясь, при всех.