И все же сквозь все эти мрачные мысли меня доставала навязчивая идея вернуться к нему. Я не могу жить без него, даже если он меня презирает. Я снова попытаюсь исправиться, даже если все попытки исправить то, что прогнило насквозь, бессмысленны. Все наладится, мы будем счастливы, я перестану быть выродком и стану человеком…
Однако затем мне вспоминалось, как я терзал его, и идея возращения чернела и скрючивалась, полыхая синим огнем, как папиросная бумага. Что угодно со мной, да пусть я вообще сдохну, но я не позволю себе приблизиться к Эллеке, пока не почувствую уверенность, что запер свою издевательскую, больную злобу и не освобожу ее больше. Все, что я сказал и сделал, чтобы причинить ему боль, обернулось против меня самого. Наверное, я должен бы был радоваться, что у меня хотя бы есть совесть, но она меня убивала.
После расставания с Эллеке несколько месяцев в моей жизни присутствовал только секс за деньги. Он стал привычен, не вызывал терзаний, не ощущался как секс – просто цепочка действий, выполняемых на автомате. Жил я то у одного приятеля из нашей тусовки, то у другого, то в маленьких съемных квартирах, но обязательно с кем-то – я не выносил одиночества, не выдерживал и часа наедине с собой. На все предложения моих знакомцев поразвлечься я спокойно отвечал: «Нет», и от меня сразу отставали. Под внешним безумием они были адекватными людьми, кроме того, понимали, что за настойчивость и в морду можно получить, – ведь столько раз получали, пока не сделали правильных выводов. И потом, если я не хочу, всегда найдется тот, кто хочет – вжик-вжик, дело нехитрое.
– Почему? Ты что, девственник? – брякнул один после отказа.
У меня стало такое выражение лица, что он моментально осознал всю бредовость его предположения.
– Просто, если насчет потрахаться, ты держишься так скованно, – оправдывался он.
О чем он вообще? Я не замечал за собой никакой скованности.
Если в наши клубы я ходил чтобы потанцевать, поулетать и повидаться с не совсем безразличными мне людьми, то в обычные – чтобы склеить кого-то или подраться (иногда успевая в один вечер сделать и то, и другое). Эти, «не наши», клубы были совсем другие: больше, лучше обставлены и, главное, – легальны. Меня в них все бесило, так что я старался не задерживаться. Я ненавидел музыку, которую там играли, да и танцевала местная публика препаршиво: как будто к их рукам и ногам прибиты доски. Впрочем, музыка и танцы мало кого интересовали. Большинство приходили нажраться и поискать партнера для одноразового перепиха. Ха-ха, и после этого мы распутники. Среди этой толпы я чувствовал себя одиноким и раздраженным, но скрывал свои чувства за самоуверенной улыбкой – я отрепетировал ее очень хорошо. Поначалу меня удивляло, что именно здесь, в обществе чуждом мне и враждебном, я найду того, кто захочет меня купить. Существовала целая система знаков, понятных лишь тем, кто в теме. Среди моих знакомых были знающие люди, которые могли прокомментировать эту ситуацию.
– Понимаешь, мы для них – отбросы. Они не могут тусить с нами, они нас презирают, – объяснил мне один. – У них есть бабы. Они нормальные. Но почему-то на парней у них яйца зудят. Они купят тебя, но даже после этого не признаются, чего хотят на самом деле. Потому что это неприятно, это стыдно.
Я понял. Снова что-то вроде моих извращенцев, и снова все не те, кем кажутся. Связь со мной оставляла у них жгучее чувство стыда. Я воспринимал это как компенсацию за их презрение – порой откровенное, порой сдержанно-вежливое. Периодически меня клеили женщины – унылые тетки среднего возраста со слоем штукатурки на лице. Ради денег я соглашался, но вскоре понял, что они меня смертельно раздражают. Что вы хотите, вещи вещей. Я никогда не знал, чего от них ожидать: истерики, влюбленности, провокации или нравоучений. От некоторых из них впоследствии было нереально отделаться. Я пришел к выводу, что они все такие же дуры, как моя мать. Когда они видят кого-то красивого, их зрение начинает довлеть над их мозгом. Почти всегда они начинали с одной фразы: «Ты такой красивенький» или «Ты такой сладкий». Да, я конфетка, детка. И гарантирую – ты мной подавишься. Сыграем в нашу любимую игру, и я буду казаться милым, хотя на самом деле мне хочется отпинать тебя ногами, сука.