После выстрела моя подсадная долго молчала и даже, как мне показалось, обиделась на меня. Я не берусь это утверждать, но, во всяком случае, на шалаш она поглядывала явно недружелюбно и настойчивей и чаще, чем до этого, пыталась взлететь. И все-таки дело свое она сделала еще раз.
Я спокойно сидел в шалаше и от нечего делать следил за куликами, которые небольшой стайкой собрались на мысу островка и усердно ковырялись в размытой дерновине. Время от времени они прекращали эту работу, затевали оживленную беседу, но, вдоволь почувикав и наговорив друг другу «кви-кви», снова опускали носы в воду. На мою подсадную они не обращали никакого внимания, а она по-прежнему упрямо силилась вырвать из низкого дна кол и уплыть подальше от шалаша. Но вдруг она перестала рваться, затихла, подняла клюв вверх и прямо с места в карьер дала такую звонкую осадку, что я невольно улыбнулся. Нет, она оказалась очень деловой, эта моя помощница, и зорко следила за тем, что творилось в небе.
В следующий момент над моей головой что-то прошумело и на воду метрах в десяти от подсадной с коротким всплеском опустилась пара кряковых — утка и селезень. Какие же они были разные — маленькая уточка с головкой еще более изящной, чем у моей подсадной, и селезень, такой важный, словно надутый, одетый в роскошный праздничный наряд.
Моя подсадная сразу же устремилась к ним навстречу и, наверное, подплыла бы, если бы не шнурок, крепко удерживавший ее за лапку. Селезню, очевидно, это пришлось по душе, потому что я ясно видел, как он приосанился и еще сильнее выпятил вперед грудь. Но прилетевшая с ним уточка явно не разделяла восторга своего кавалера. Она тихонько что-то прокрякала и загородила селезню путь. Увидев это, моя подсадная разразилась сердитой бранью и снова, уже в который раз, попыталась взлететь. В ответ на это селезень что-то важно прошваркал и вдруг ударил свою подругу клювом по головке. Дикая уточка пригнулась, но осталась на своем месте. Тогда селезень просто-напросто оттолкнул ее. Он был большой, сильный. Дикарка так и отлетела в сторону. Селезень, освободив себе путь, быстро поплыл навстречу моей подсадной.
Я воспользовался тем, что он отплыл от своей подруги, и быстро, приложив ружье к плечу, поймал его на мушку. Но дикая уточка догнала своего кавалера и даже что-то прокрякала ему. Моя подсадная в этот момент что-то опять неистово закричала, а селезень ответил ей и поплыл еще быстрее. Ситуация становилась забавной. Селезень был в пятнадцати — двадцати шагах от меня, а я не мог в него стрелять, боясь задеть уток. Навряд ли помог бы мне и тот прием, который я применил к первому селезню. Ведь вместе с зарвавшимся ловеласом в воздух поднялась бы и его подруга. И тогда уже точно он улетел бы от меня нетронутым, прикрывшись ею, как надежной защитой. Выход у меня был один: опять ждать какого-нибудь удачного момента. И я, ни на секунду не спуская с селезня ружья, стал ждать.
Селезень тем временем подплыл к моей утке и потянулся к ней клювом.
Я не знаю, что это значит в утиных отношениях — просто ли дружеское приветствие или ласка. Но мне не раз приходилось видеть, как селезни пощипывают уток за перышки на голове. Моя подсадная с готовностью согласилась принять этот ритуал. Она подалась к нему навстречу, насколько позволял шнурок, и, вытянув шею, распласталась на воде. А селезень клюнул ее в загривок и вдруг шарахнулся в сторону, будто его ударило током. Причем сделал он это так неуклюже, что окунул в воду свою подругу. Я также от неожиданности опешил, но потом понял, в чем дело. Ведь перед тем, как высадить утку на воду, я погладил ее по голове. Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы в один миг отрезвить пылкого кавалера с завитками на хвосте. Инстинкт самосохранения сработал безотказно. Чужой, незнакомый запах напугал селезня. Но поскольку ничего страшного за этим запахом не последовало, селезень так же быстро пришел в себя и посмотрел на мою подсадную с явным любопытством. Он и теперь не заметил ничего подозрительного: подсадная была утка как утка. Она смотрела на селезня с явным укором и не переставая повторяла ему какие-то слова. Минуту-другую селезень поколебался, но в конце концов не устоял против соблазна и, самодовольно выгнув шею, вновь поплыл к своей новой знакомой. Его подруга и на этот раз пыталась было отозвать его с неверного пути. Но что-то ее остановило, и она не поплыла следом за ним. Она осталась на своем месте и только жалобно покрякала ему вслед. Но где уж было прислушиваться к ее просьбам похотливому самовлюбленному селезню. В ответ он лишь проворней заработал лапами и поплыл еще быстрее, оставив далеко позади свою подругу. Когда расстояние между ним и обеими утками примерно уравнялось, я накрыл его снопом дроби. Селезень перевернулся на спину и затих. Над его белым брюшком, словно два ярких цветка, распустились оранжевые перепончатые лапы. Охота на этом закончилась. Норма отстрела селезней была выполнена. Но маленькой трогательной сцене, разыгранной передо мной тремя живыми существами, еще не суждено было закончиться.