— Гуси, — шепнул Борька. — Целая стая.
Прячась за деревьями, мы подползли к берегу и затаились. Гуси плавали на середине разлива. Стрелять по ним было далеко. Мы стали ждать, не подплывут ли они поближе. Ветер дул на нас, и нам хорошо было слышно, как птицы чистились в воде и ныряли за кормом.
Вдруг на том берегу затрещали сучки, послышалось хлюпанье, и между кустами замелькала большая темная туша. Гуси мгновенно всей стаей взлетели с воды, а на берег, поводя мордой им вслед, вышел здоровенный медведь.
От неожиданности я перепугался и даже вспотел. Гляжу на Борьку. Борька побледнел, глаза вытаращил, но лежит, с места не вскакивает.
Медведь понюхал воздух и тихо заворчал, как собака. Из кустов к нему сейчас же подкатились два темных шара.
«Медведица с медвежатами», — мелькнула в голове у меня мысль и так пригвоздила меня к земле, что я даже дышать стал тише. Медведица схватила зубами одного медвежонка и ловко забросила к себе на спину. Второй медвежонок, он был побольше, вертелся возле нее, но в зубы ей не давался. Медведица сердито зарычала и поддела медвежонка лапой. Медвежонок шлепнулся на бок, но к матери не пошел. Тогда медведица мотнула головой и полезла в воду без него. Она шла через разлив, высоко поднимая лапы и поминутно оглядываясь на отставшего детеныша. Медвежонок брел за ней. А тот, что сидел у матери на спине, смешно таращил глаза по сторонам. Мне даже показалось, что он от удовольствия язык высунул. Медведи переходили разлив немного в стороне от нас, но нам хорошо было их видно на фоне воды.
Дойдя до середины потока, медведица поплыла. Медвежонок потянулся за ней и неожиданно оступился. Вода сразу же скрыла его с головой. Он вынырнул, фыркнул и забился. Стремнина понесла его книзу. Звереныш начал тонуть.
Трудно сказать, что пережили мы с Борькой в этот момент. Нам было жаль медвежонка, страшно за себя, хотелось как-нибудь помочь зверям, и в то же время мы не знали, куда деваться самим. Медведица вылезла на берег шагах в ста от нас. Она сбросила со спины второго детеныша и оглядела реку. Медвежонка тем временем унесло далеко вниз. Медведицу это рассердило. Она встала на задние лапы и так рявкнула, что мы с Борькой обмерли. Потом медведица решительно вошла в воду и быстро поплыла за медвежонком. Она почти догнала его, но того уже закрутило в водовороте. Он отчаянно бултыхался, несколько раз скрывался под водой и наконец исчез совсем. Медведица подплыла к водовороту слишком поздно. На поверхности никого уже не было видно. Тогда она повернула к берегу и вылезла из воды. В лес она вошла, пошатываясь, словно пьяная. Я видел, как она, не выбирая дороги, лезла через кусты, стукалась о деревья, пока не пропала в чаще. И вдруг она закричала истошным пронзительным голосом. За кустами ей жалобно подвизгивал медвежонок. Я никогда не думал, что у зверей может быть такой выразительный крик. В голосе медведицы явно слышался стон. С таким стоном в деревнях голосят по покойникам. Медведица кричала совсем как человек, и мне стало жутко от этого крика.
Вдруг с той стороны, откуда доносился ее голос, один за другим сухо треснули два выстрела. Медведица глухо рявкнула и умолкла. В лесу стало тихо-тихо, словно в нем никогда не было ни единой живой души. Даже деревья стояли, не шелохнувшись. Потом мимо нас галопом пробежал медвежонок и скрылся в ельнике.
Не сговариваясь, мы с Борькой вскочили на ноги и, словно настеганные, во весь дух помчались к месту стрельбы. В кустах, шагах в ста от берега, мы наткнулись на Шабрина. Он стоял за деревом и, сжимая в руках ружье, заглядывал под развесистую ель. Мы тоже посмотрели туда. Там, не шевелясь, обхватив голову лапами, лежала медведица. Из правого уха ее темной струйкой бежала кровь. Пасть зверя была полураскрыта, задние ноги поджаты.
Уверившись в том, что зверь неподвижен, Шабрин вышел из-за дерева. Лицо его пестрело бурыми пятнами румянца, на губах ползала улыбка.
— Видали? Вот это добыча, — проговорил он. — С первой пули уложил. Второй раз стрелял для надежности.
— Неужто она напала? — недоверчиво спросил Борька.
Шабрин засмеялся.
— Какое напала? Она, словно шальная, мимо прошла, на меня даже не взглянула. А я ее сзади в ухо!.. Не копнулась!
— У нее же детеныш утоп, — насупился Борька.
— Дурак ты, братец! — обиделся Шабрин. — Добыча есть добыча, при чем тут детеныш. — И он, вытащив нож, пошел к медведице.
Меня, помню, затошнило, когда он рассек ей брюхо. Мне было жаль медведицу до слез. В этот момент я ненавидел Шабрина всей душой. Он казался хуже всякого зверя, и, будь я посильнее, я, наверное, отлупил бы его, как самого отпетого негодяя. Охотиться — дело одно. Но быть свидетелем такого случая и поступить так, как сделал Шабрин, — это не укладывалось в голове.