Скоро изба наполнилась храпом. Петька тоже уснул. И сразу же услышал басовитый голос председателя: «Пускай чемпионов! По два! По три! Уж они-то покажут работу!» Председатель засмеялся жутковатым смехом и протянул Алмазову пачку денег. Алмазов повертел бумажки в руках и начал разбрасывать их в разные стороны. И всюду из-за кустов, куда они падали, выскакивали мохнатые чудовища и с лаем бросались на Буркета. «Чемпионы! Чемпионы!» — в один голос закричали Алмазов и председатель. Петька вздрогнул и проснулся В окно лился серебряный свет… Спокойное дыхание спящих прерывалось густым храпом.
«Утром Буркета опять будут мучить, — подумал Петька, и вдруг его осенила догадка: — А что, если?..» Он испугался собственной мысли и с головой забился под плащ. Но скоро снова высунулся наружу. Горячее желание помочь косматому другу победило страх. Петька вылез из-под стола и, осторожно ступая босыми ногами, вышел на улицу. Его никто не заметил. Он шмыгнул в тень дома и вдоль тына пробрался к вольере.
— Буркет! — позвал он чуть слышно.
Медведь вперевалку подошел к сетчатой дверце вольеры.
— Буркетик, — ласково проговорил Петька. — Больно тебе?
Медведь жалобно заворчал.
— Больно? — переспросил Петька и открыл вольеру. — Беги! Дурашка! Беги скорее!
Медведь вышел наружу, потянул носом воздух и трусливо попятился назад.
Глядя на него, Петька от неожиданности остолбенел.
— Куда же ты, глупый? Беги отсюда!
Медведь в ответ застонал и забился в самый дальний угол вольеры.
— Беги! Беги, — попытался командовать Петька. Но все было напрасно. Буркет и не думал уходить из клетки. Он родился и вырос в цирке, никогда не жил в лесу и теперь испугался густой, темной чащи. Петька понял вдруг это и замолчал. На душе, у него стало горько и больно. Он хлопнул дверцей вольеры и побрел в избу. И в первый раз за все это время пожалел о том, что связался с Алмазовым и не поехал в лагерь.
НА ТО И ОХОТА
Уже несколько часов брели охотники по холодной, солоноватой воде залива. Один, высокий, широкоплечий, шагал впереди и тянул за собой груженный снаряжением и провизией кулас[5]. Другой, поменьше, шел сзади и подталкивал кулас, упираясь веслом в корму.
Светило солнце, но не было жарко. Ветер подымал на море легкую зыбь, приятной прохладой обдувал им лица, плескал водой в борт куласа. Они часто останавливались и, защищаясь рукой от ярких лучей, пристально вглядывались вдаль. Вокруг, насколько видел глаз, была вода и вода. Густые коричневые водоросли, зеленая шелковистая трава и темные колонии ракушек, отчетливо просвечивая сквозь нее, ковром расстилались на пути и мягко тонули в песчаном дне, когда на них наступал тяжелый резиновый сапог. Вода была прозрачна как стекло. Блестя и искрясь на солнце гребешками бесконечных волн, она заливала все видимое пространство, смыкаясь у самого горизонта с голубовато-серым краем неба. Ни кустика, ни травинки не возвышалось над ней. Лишь вдали виднелась одинокая черная точка. Это был затопленный рыбачий баркас. К нему-то и двигались охотники. Баркас этот лежал на дне, занесенный песком больше чем наполовину. Через его борта свободно перекатывались волны. Он почти уже весь сгнил, но нос и корма, возвышаясь над водой сухими островками, еще неплохо сохранились.
Неподалеку от баркаса под водой темнели илистые отмели — излюбленные места кормежки гусей и казарок. В тихую, безветренную погоду птицы на них собиралось так много, что издали казалось, будто со дна всплывают острова. Но стоило разыграться хотя бы небольшому шторму, огромные стада гусей, поднятые ветром, взлетали вверх, а море, урча и пенясь, смыкалось на их месте седыми кипучими волнами.
Охотники подошли к баркасу, когда солнце начало уже садиться. Тот, что был поменьше, Сергей, первым забрался на гладкие, потемневшие от времени доски кормы и, не сдержав улыбки на румяном безусом лице, спросил:
— Небось километров десять махнули от берега?
Иван покачал головой:
— Это ты загнул маленько. И восьми не будет. Устал?
Сергей смутился:
— Нет, что ты. Как завтра, постреляем?
— Должны, — согласился Иван. — Моряна вроде раздувается. Да и небо румянится.
Сергей тоже взглянул на небо, но ничего не понял.
— А много можно будет взять, ежели, скажем, стрелять весь день? — снова спросил он.
— Полон кулас, — усмехнулся Иван, потерев шершавой ладонью рыжеватую щетину щеки. — Только к чему нам надсаживаться?