Но осень проходила. Снег покрывал землю. Над лесом нависало безмолвие. Такая тишина устанавливалась иногда среди зеленых великанов, что чудилось, будто застыли они на веки вечные и никогда уже не качнут ветвями и не шелохнутся от ветра.
А потом наступала весна, говорливая, живая, сверкающая самыми яркими красками, звенящая десятками голосов. Она оживляла землю, и та, как мать, поила соками тайгу, одевая ее в веселую праздничную зелень.
За весной опять вступало в свои права лето. После лета с тучами и дождем снова проносилась туманная осень. Потом обязательно надвигалась зима, и так из года в год, все одно и то же. Природа то оживала, обласканная теплом и светом, то засыпала, убаюканная ветрами и стужей.
Но жизнь на месте не стояла.
В тайге вырастали деревни и поселки, разрастались города. Прокладывали дороги. Гудки заводов устанавливали новый ритм жизни в местах, где еще недавно лишь рев медведя будоражил тишину столетних кедров. Все это было в тайге. Да только было где-то вдалеке от прохоровского зимовья, в неделях пути по чащобе, через бурелом, по топким удушливым болотам. Там жизнь била ключом. А здесь, как и тысячу лет тому назад, непроходимая тайга шумела в угрюмом одиночестве. Правда, деревня, в которой Прохор жил постоянно, за последние годы очень изменилась. В ней выстроили школу, срубили просторный клуб. Радио заиграло в домах колхозников. Но всего этого было еще маловато. Жизнь вообще-то менялась и переделывалась здесь довольно медленно. И Прохор боялся, что ему так и не удастся дожить до настоящих больших перемен, когда в родных ему местах жизнь людей, привычных к тяжелым и суровым условиям, изменится в корне.
Прохор любил свой край, знал его вдоль и поперек, верил в его богатства, и ему обидно было смотреть, как бесплодно, почти без пользы для человека стоят, пропадая от бурь и пожаров, прекрасные леса. Леса, где, по сути дела, еще не люди, а дикие звери являются настоящими хозяевами. Но то ли очередь не дошла еще до тех мест, то ли богатства их не были еще хорошенько разведаны, только работ каких-либо тут пока что не вели.
Как-то однажды прочитал Прохор в местной газете статью о развертывающихся в области изыскательных работах. Вспомнил рассказы отца и деда — бывших старателей и написал в редакцию письмо с просьбой к областному начальству прислать разведчиков к ним в район. Но просьба его осталась без ответа.
Прохор подождал немного и написал второе письмо, приложив к нему на этот раз небольшую посылку с образцами пород, собранных им собственноручно близ оставленных старателями шурфов. И опять не получил он ответа.
Обо всем этом вспомнил он сейчас, отдыхая. Прохладный ветерок высушил на нем рубашку, усталость немного прошла. Но хотелось спать, а надо было еще поужинать и смазать капканы, чтобы к сезону не заржавели. Выпив чаю, Прохор достал их из-под нар, натер салом и, зарядив, опробовал палкой. Четыре работали хорошо. Один что-то заело. Прохор хотел было заняться его починкой, но передумал, забросил капкан в угол и снял сапоги. В этот вечер он лег спать раньше обычного. Солнце только еще начало садиться за лес, а он, притушив огонь в печи, полез уже на нары, с удовольствием подумывая о том, как хорошо будет уснуть на мягкой и теплой овчине. Белка вспрыгнула ему в ноги и свернулась там клубком. Прохор накрылся кожухом и, вспомнив, что день прошел, как и все прочие, без особых новостей и приключений, уснул. Уснул он крепко, но выспаться в эту ночь ему не пришлось. Не прошло и часа после заката, как Белка разбудила его громким лаем. Прохор недовольно пробурчал что-то спросонок и, протерев рукой заспанные глаза, снял с гвоздя ружье. На улице было уже темно, только отблеск угасающей зари мутным пятном виднелся в маленьком оконце. Белка, взвизгивая от злости, заливалась перед дверью. Она то бросалась на нее, то отскакивала прочь.