Старик подозвал собаку и сошел с лыж. Если бы день не погас так скоро и можно было бы пройти по гари еще километра три, он отыскал бы знакомое ему по многим охотам зимовье. Тогда можно было бы раздеться и на полатях спокойно отдохнуть возле печки. Но для этого надо было карабкаться во тьме по валежинам час или два. А старик и так еле нашел в себе силы, чтобы снять с плеч мешок. Немного отдохнув, он раскопал снег, сложил из сухостоя нодью и повесил над ней котелок. Ночь наступила холодная, тоскливая, длинная. Не дожидаясь, когда закипит вода, старик закутался в одеяло и задремал. Урча улеглась у него в ногах. В лесу было тихо. Сизый дым, лизнув мохнатую снежную навязь, улетал вверх. Дым был легкий, как мысли, которые то и дело наплывали на старика откуда-то из темноты и так же быстро уносились прочь.
Сначала старик вспомнил о жене, о ее встревоженном, обращенном к нему с надеждой взгляде, робком приглушенном голосе, о враче и о том, что он непременно должен добыть ценную шкурку.
Потом перед глазами его всплыло лицо Кривого Ефима. Ефим, улыбаясь, показывал куда-то под ноги. Старик нагнулся и увидел весь день маячивший перед ним след зверя. Только теперь он почему-то показался старику почти запорошенным и не таким большим. Позади продолговатых ямок от задних лап появились совсем маленькие, похожие на точки углубления. Старик пригляделся к ним пристальнее и вдруг понял, что след этот точно не соболиный, а беличий. Кривой Ефим засмеялся. Старику стало обидно, он заплакал и проснулся.
Старик снял котелок и осторожно отхлебнул несколько глотков кипятку, поел, потом завернулся в одеяло и снова закрыл глаза. После выпитого чая ему стало гораздо теплее. Он снова погрузился в свои мысли. Думал о том, что, если к утру поднимется ветер или пойдет снег, след засыплет. Придется пережидать непогоду несколько дней и только потом снова начинать гон. Он знал, что в ненастье соболь тоже не пойдет дальше, и не беспокоился о том, что отстанет от него или потеряет его совсем. Но ему не хотелось засиживаться в лесу, и он от души пожелал мороза.
«А след хороший, — опять вспомнил он о соболе, — свежий. Урча чует: спит зверь где-нибудь в колоде. Проходной зверь. Ему без отдыха никак нельзя. Голодный, наверное, к тому же. С ягодой нынче плохо, и ореха не густо. Мышь тоже пропала. Значит, мех густой будет», — решил неожиданно старик и тут же представил себе, как он положит добытую шкурку соболя на прилавок перед Ефимом, как ловко подхватит ее Ефим желтыми прокуренными пальцами, дунет для пробы в бурую искрящуюся ость и, утопив замаслившийся взгляд в подшерстке, почешет свой исклеванный подбородок и скажет: «Вот так белочку добыл Кузьмич!»
От этих мыслей старику стало совсем хорошо. Он провалился в темную, теплую бездну и больше уже ни о чем не думал. Старик уснул и спал до тех пор, пока не услыхал громкий собачий лай. Урча, прыгая возле костра, лаяла на кого-то в темноту. Старик проворно нащупал ружье и встал. Урча, осмелев, сразу же бросилась на невидимого врага.
«Росомаха шкодит али волки. Не к добру это», — подумал старик и осмотрелся. Небо в дальнем конце выгарины начинало светлеть. Тусклый рассеянный свет, похожий на разведенное молоко, пробиваясь через облака, опускался над тайгой серыми сумерками.
Старик начал собираться. Он вернул собаку, накормил ее, поел сам и снова стал укладывать свой мешок. Ему хотелось опередить соболя, перебить ему утреннюю охоту и голодного гнать дальше.
Наступил день. Но идти стало труднее. Почуяв преследователей, соболь нарочно выбирал теперь самые непролазные завалы. Он грядничал[7], прыгал в снег, пролезал сквозь гнилые колоды, проходил под сугробами и снова вскакивал на деревья.
В одном из сугробов он наткнулся на рябчика, задушил его и долго тащил в зубах, выбирая безопасное место для жировки. Но съесть свою добычу ему не удалось. Урча наседала совсем близко.
Соболь выгрыз у рябчика бок и, бросив его, на радость полуголодной Урче, пустился наутек.
За весь этот день ему не удалось больше поживиться даже мышью. Старик и собака упрямо преследовали его без остановки до ночи. Следующий день тоже прошел в погоне.
Утром четвертого дня старик нашел на снегу несколько ягод рябины. Ночью соболь обгладывал уцелевшие кисти. У него было еще много сил, но старик знал, что без свежей крови их хватит уже ненадолго, и где-то в глубине души обрадовался скорой победе. Он не чувствовал зла к этому зверю и делал свое дело с привычной деловитостью. Но у него не было к нему и жалости, потому что сам он уже тоже шел через силу. Ночи стали холоднее, старик зяб, не согреваясь даже костром. Крупа кончилась. Старик питался теперь только солониной, после которой ему весь день потом хотелось пить и неприятно сосало под ложечкой. Губы у него растрескались. Глаза покраснели от бессонных ночей и едкого дыма и начали слезиться. Но без добычи он не мог возвращаться домой и, если понадобилось, продолжал бы погоню до тех пор, пока окончательно не свалился бы с ног от усталости. Ему все помнился беспокойный вопросительный взгляд жены, которым она провожала его на охоту, и он упрямо продолжал преследовать зверя, думая о том, что по ночам, без него, она тоже не спит. Прислушивается к каждому шороху на дворе, к каждому скрипу калитки и все ждет, когда он вернется. Маленькая мягкая шкурка зверя была для него сейчас дороже всего на свете.