РАССКАЗЫ
Шейх Джума
Перевод А. Долининой
Я знаю шейха Джуму с самого детства — с той поры, когда дни мои были радостны и беспечны, а жизнь казалась простой, лишенной суровой мудрости. Мне кажется, шейх Джума не изменился с тех пор, как не изменилась и его речь. Я знаю его с тех времен, когда он рассказывал мне историю о государе нашем Сулеймане[17] — о том, что произошло у него со старым орлом, который жил тысячу тысяч лет. Он и теперь рассказывает мне эту историю с теми же подробностями, в тех же выражениях — и я вспоминаю прекрасное детство, эту пору чистоты и наивности. Я давно стал взрослым, и вырос мой ум; теперь, приезжая каждый год в деревню на отдых, я захожу к шейху Джуме просто поболтать и слушаю его сказки уже с некоторой иронией. А когда-то я сидел перед ним, не сводя глаз с его лица, исчерченного морщинами, ловил слова, слетавшие с его спокойных губ, — и это было как волшебство…
Прошли долгие годы, и все на земле изменилось… все, кроме шейха Джумы. На нем, как и прежде, красная чалма и рубаха с широкими рукавами, голова его наклонена немного вперед, на губах светлая улыбка. У него блестящие глаза, мясистый нос, густая с проседью борода, лоб, на котором теснятся морщины, смуглая кожа, отливающая краснотой — румянцем счастья, питающего его дух и тело. Да, он таков — человек с неспешной походкой, звонким приятным голосом, с безудержными и необъятными мечтами и надеждами. Он рано встает ото сна и идет к мечети, чтобы сотворить первую молитву еще до восхода солнца. Он проводит большую часть дня в молельне на берегу реки, совершая омовения, славя Аллаха и читая молитвы.
Я приходил к нему в эту молельню и садился рядом, а он рассказывал мне истории о святом аль-Бадави[18], который сражался с целым войском еще до рождения своего, и о пылающем угольке, который вылетел из геенны огненной и упал на нашу землю много тысяч лет назад. Аллах послал против этого уголька воду всех морей, чтоб погасить его и предотвратить несчастье, а уголек все разгорался, будто предупреждая людей о великом зле.
Я до сих пор не забыл этого молящего взгляда и этого скорбного лица, словно искавшего сочувствия.
— Если один уголек был такой, что не могли потушить его моря всего мира, — говорил он, — то каково же адское пламя, уготованное для неверных?
Иногда я приносил ему «Тысячу и одну ночь» и читал рассказ о Синдбаде или сказку о «Медном городе». Он слушал затаив дыхание, и умиротворенная улыбка расплывалась по его лицу. Когда я прочитывал ему какую-нибудь историю о Харуне ар-Рашиде[19], он неизменно говорил:
— Это царь из царей ислама. Он воевал и с джиннами и с людьми…
Когда же я декламировал что-нибудь из лирических стихов Омара ибн Абу Рабиа или Абу Нуваса, он отзывался так:
— Это стихи достойнейшего Абд ар-Рахима аль-Бураи[20], восхваляющие господа нашего.
Он слушал стихи, захваченный их плавностью и звучностью, восхищенный их внутренним смыслом, который, казалось ему, всегда сводился к восхвалению Аллаха, великого и славного. Он покачивал головой в такт и склонялся набок, когда в ушах его звенели слова, пленительные и чарующие.
Когда шейх Джума приезжал в Каир навестить могилы святых, он останавливался на ночлег у нас. Я часто требовал от него ответа на вопросы о таких вещах, в которых, как я знал, он был полным невеждой, а он отвечал на них с великой простотой и легкостью. Однажды вечером я спросил у него, указывая на электрическую лампочку:
— Взгляни, дядя Джума, на эту красивую лампу. С какой удивительной быстротой она загорается и гаснет! Разве это не убедительное доказательство ловкости европейцев?
Некоторое время он смотрел на лампочку, и его румяное морщинистое лицо оставалось неподвижным. Потом, после недолгого раздумья, произнес:
— Знай, сынок, эти тайны известны шайтанам и неизвестны верующим. А шайтаны открывают тайны свои лишь неверным. Для них — блага жизни земной, для нас — блага жизни вечной. Затем, воздев руки и подняв лицо к небу, воскликнул: — Хвала Аллаху за то, что он сделал нас верующими!
Во время своего пребывания в Каире шейх Джума обычно выходил из дому только для того, чтобы посетить мечеть и могилы святых или купить для своей жены мыла, кофе, сахару. Когда он входил в мечеть, люди спешили к нему со всех сторон, целовали его руки и толпились вокруг него, спрашивая его мнения по различным религиозным вопросам, и он отвечал им просто и живо.
17
Сулейма́н — библейский царь Соломон, неоднократно упоминающийся в Коране, один из любимых героев арабского фольклора.
18
Аль-Ба́дави — египетский святой; гробница его находится в г. Танта (Нижний Египет), где дважды в год в честь него устраиваются большие праздники с ярмарками.
19
Хару́н ар-Раши́д (766–809) — пятый халиф из династии Аббасидов; часто фигурирует в сказках «Тысячи и одной ночи».
20
Абд ар-Рахи́м аль-Бура́и (XI в.) — поэт мистического (суфийского) направления. Здесь — благочестивый шейх по наивности воспринимает стихи известного лирического поэта Омара ибн Абу Рабиа (ум. в 712 или 719 г.) и прославившегося своими застольными песнями Абу Нуваса (782–813) как мистические стихи, восхваляющие Аллаха.