Ребятишки побежали к окну комнаты и стали тесниться возле него: им так хотелось поглядеть, как умирает Мустафа Хасан. Один из них, который успел занять у окна лучшее место и никому не желал его уступать, закричал:
— О, милостивый Аллах! У него живот почти до самого потолка!
А другой, обругав кричавшего, который мешал ему смотреть, завопил:
— У него из глаз искры летят! Изо рта кровь течет! Огонь!.. Кровь!.. Огонь!.. Кровь!.. — и пустился бежать, выкрикивая эти слова и визжа от страха.
Остальные в испуге последовали за ним, выбежали на улицу и стали описывать прохожим ужасную картину смерти, как ее рисовало им воображение.
Бешир-ага вынул часы — они показывали одиннадцать — и пробормотал про себя: «Всего лишь час остается до свершения твоей судьбы, Мустафа Хасан! Ты перейдешь в вечный мир, а я возьму из твоего добра то, что мне понравится».
Затем он обратился к старшему слуге, дядюшке Мадбули, престарелому шейху благочестивого вида, и прошептал ему на ухо:
— Мустафа Хасан умрет через час. Что мы сделаем с его наследством? Лучше всего, пожалуй, разделить его между слугами…
Шейх вздрогнул от радости, но произнес с самым смиренным видом:
— Делай как знаешь, господин мой!
— Я дам тебе ботинки, три рубахи и одеяло.
— Да продлится жизнь твоя! Но неужели ты ничего не выберешь себе?
— Нет. А кошелек с деньгами я отдам госпоже.
Эти слова услышал сторож дворца. Он подошел к ним и сказал евнуху заискивающим тоном:
— Надеюсь, ты не забудешь меня, господин мой!
— Нет, я не забуду тебя, Осман. Я отдам тебе несколько пар новых сапог. Ведь покойный скупал самые дорогие красные сапоги!
Осман, обрадованный такой заботливостью, проговорил:
— Да одарит тебя Аллах добром и да ниспошлет тебе благословение, о господин мой! А кашемировая шаль тоже мне достанется?
— Конечно!
Осман с благодарностью поцеловал руку евнуха.
Подошел водонос Абд аль-Кави, который также услышал обрывки их разговора. Он громко запротестовал против тайной дележки:
— Я ведь оказывал покойному немало услуг! Неужели на мою долю не придется ничего из его наследства?
— Думаешь, я забыл о тебе? Экий наглец! — закричал в ответ Бешир-ага.
Абд аль-Кави обрадовался и сразу заговорил льстивым тоном:
— Да не лишит меня Аллах твоей благосклонности, о господин мой! Я ведь прошу только самых простых вещей: во-первых, черные крепкие ботинки, что принадлежали покойному паше; во-вторых, новую феску, которую Мустафа Хасан купил в прошлом году и не надевал ни разу; в-третьих, шелковый халат, купленный им к празднику, который он не трогал до сих пор, в-четвертых…
— А другим? — прикрикнул на него Мадбули. — Мы ведь хотим разделить наследство по справедливости! Слуг много. Что же останется шейху Абд аль-Хайи, чтецу молитв? А повару и мальчишке? А мусорщику Сейиду Митвалли? А…
Вдруг они услышали из комнаты слабый голос, который с трудом достигал их слуха, как будто шел из могилы. Все замолчали. Это их звал умирающий. Бешир-ага встал, холодный пот струился по его лбу.
— Приблизился час, о люди! Мустафа Хасан умирает. Войдем же! — сказал он.
Он открыл дверь и вошел, а слуги последовали за ним, теснясь позади. Они приблизились к больному и окружили кровать. Мустафа Хасан немного приподнял голову, схватил Бешир-агу за руку и спросил его умоляющим, дрожащим голосом:
— Что сказал доктор? Я слышал, как вы говорили о моем наследстве. Неужели все кончено?
Бешир-ага склонил голову и ничего не ответил. Лицо больного побледнело, дрожь прошла по всему его телу, а затем его охватил такой сильный приступ кашля, что он почти потерял сознание.
Слуги решили, что он умер, и молчали, охваченные почтением и страхом. Потом все взоры обратились на евнуха. Он понял, чего от него хотят, подошел к дядюшке Мадбули, шейху, и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот повиновался приказу, приблизился к изголовью кровати и сунул руку под подушку, стараясь нащупать ключ от шкафа. Но в этот момент умирающий снова открыл глаза, и дядюшка Мадбули отдернул руку, сделав вид, что поправляет одеяло. Он наклонился над умирающим и сказал ему спокойно и мягко:
— Дай мне ключ, Мустафа, я выну тебе шерстяную рубаху и теплое одеяло. Я вижу, ты дрожишь от холода.
— Не нужно, дядюшка Мадбули, — пробормотал в ответ Мустафа Хасан. — Я хочу сохранить и рубаху и одеяло на будущее.
Потом он схватил дядюшку Мадбули за руку и нервно сжал ее. Лицо его сморщилось и стало похоже на лицо плачущего ребенка. Он заговорил, и голос его прерывался от слез: