После работы кондуктор направился на улицу Мухаммеда Али, затем свернул в переулок Аль-Мунасара и вошел в кафе, где постоянно проводил свой досуг. Сев за столик, потребовал кофе и кальян.
Он прихлебывал кофе, медленно затягивался дымом и напряженно думал: почему он был так жесток с девушкой? Не ушиблась ли она? А вдруг и вправду пожалуется?
Неожиданно перед ним возник образ молодой пассажирки. Она умоляюще смотрела на него и говорила: «Клянусь, я заплачу…» На губах его мелькнула улыбка… Он вспомнил, как она расправляет и собирает складки мулаа, мысленно увидел ее синее платье с поблекшими узорами, стройную, молодую фигурку и темные, словно подкрашенные сурьмой глаза…
Кто-то потряс его за плечо. Он обернулся и увидел своего приятеля, Фургуля. Тот уселся рядом и, как всегда, напустил на себя важный вид:
— Ну-ка, рассказывай, что это с тобой сегодня приключилось?
— А что?
— Говорят, ты поругался с какой-то уличной девкой.
— Э, пустое дело!
— Я слышал, ее подобрала Скорая помощь.
— Скорая помощь? Неужели?
— Девица получила по заслугам. Это факт. Здорово ты ее проучил…
Фургуль расхохотался и залился противным кашлем.
В это время в кафе вошли приятели Фургуля и Ханафи — так звали кондуктора — и потребовали домино.
Попойка закончилась около полуночи. С трудом волоча ноги, Ханафи побрел в свое жилище. Он шел и что-то сердито бормотал себе под нос. Ему не везло в домино, и он остался, желая отыграться, но вновь потерпел неудачу, и проигрыш его удвоился.
Кондуктор поднялся на второй этаж. Жилье его было мрачным, унылым и безрадостным. Он зажег керосиновую лампу и стал искать что-нибудь поесть. Желудок властно требовал пищи. В одном углу Ханафи наткнулся на котелок, снял крышку и понюхал, затем поглядел на холодную печурку, которая словно съежилась от бездействия… Сейчас он разожжет ее, как делает это каждый вечер, и будет долго ждать, пока разогреется пища… Он отбросил крышку котелка и пробормотал:
— Невкусно. Есть противно!
И принялся ругать старуху Умм Ибрагим, которая прислуживала ему за небольшую плату.
Ханафи снял свою форменную одежду, швырнул ее на стул, надел рубаху и бросился на постель… Он устало закрыл глаза, и сразу же на него нахлынули воспоминания. После смерти жены жизнь стала мучительной… Время от времени он вздыхал, но усталость взяла свое, и он перенесся в мир сновидений…
Ханафи проснулся, сел на край постели, потянулся и зевнул. На лице его появилась улыбка, сменившаяся веселым смехом… Он вспомнил только что виденный сладкий сон, и воображение его разыгралось.
Вскочив с постели, Ханафи заглянул в котелок. Казалось, прошло мгновение, а в печурке уже пылал огонь, и комната наполнилась запахом пищи. Поев, он долго вытирал усы, затем закурил, подошел к окну и, пуская дым колечками, стал смотреть на улицу… Взгляд его упал на противоположное окно. Ханафи вдруг представил себе, как молодая женщина, еще в ночной рубашке, прибирает комнату, как ставит на подоконник глиняный кувшин.
Ханафи отошел от окна, посмотрел на часы и стал поспешно одеваться.
У двери он столкнулся с Умм Ибрагим.
— Доброе утро, господин Ханафи, — поздоровалась старуха.
Он хмуро поглядел на нее:
— Дурное утро, Умм Ибрагим!
— Дурное? Спаси нас Аллах-хранитель!
— Конечно, дурное. Служба скверная и вообще все дрянь…
— Раньше я не слыхивала от тебя таких речей. Или случилось что?
— Ничего не случилось. На тебя сердит. Даже кувшин не можешь поставить на подоконник, чтобы вода остыла.
— А помнишь, как кувшин упал на голову эфенди? Так ведь с той поры ты сам запретил ставить его на подоконник.
— Вечно ты приписываешь мне то, чего я не говорил.
В этот момент Ханафи заметил на пиджаке оборванную пуговицу и проворчал:
— Не можешь даже за мной приглядеть… Черт знает что… В последний раз ты переступаешь порог моей комнаты… Слышишь?.. В последний раз!
Ханафи резко хлопнул дверью и побежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Он разгневался не на шутку.
В этот день он принял смену на трамвае номер восемь.
Трамвай курсирует между аль-Атаба и Шабра. Вместе с ним движется и Ханафи — то он заходит в первый класс, то во второй, а иногда — в кабину вагоновожатого.
В руках у него деревянная доска, на ней билеты. Он стучит по доске обгрызенным карандашом и выкрикивает: «Билеты… Берите билеты…»