Устало и бесцельно брел я по улице, «влача тяжкое бремя поражения», как говорили великие филологи прошлого.
Вдруг в голову мне пришла блестящая мысль. Она ободрила меня, вселила надежду. Я немедленно направился в кофейню «Реактивный самолет» и устремился к столику, за которым обычно сидит Азуз. Он действительно оказался там, на этот раз — в компании чистильщика сапог, торговца четками и продавца бананов. Мой приятель, надо вам сказать, крут норовом. Он, как и всегда, о чем-то горячо спорил с присущим ему упрямством.
Увидев меня, Азуз обрадовался, потребовал еще кофе и наргиле и тут же вернулся к спору.
Заметив, что я молчу, он удивленно поглядел на мою мрачную физиономию:
— Что с тобой? Храни тебя Аллах от зла!
— Зло во всем, — ответил я, ковыряя землю носком ботинка.
— Да в чем дело? Объясни!
Тут я рассказал ему, почему решил навсегда отказаться от журналистики.
— Все кончено, к ней нет возврата, — решительно заявил я.
— Ты прав, — сказал он. — Я сам не питаю никакого доверия к тому, что называется журналистикой или редакторской работой. Журналисты, по-моему, похожи на ярмарочных клоунов или бродячих шутов. Ходят по канату и все время балансируют, чтобы не свалиться.
— Вот и избавь меня от этого каната, с которого так легко упасть! Затем-то я и пришел к тебе.
— Ты хочешь, чтобы я подыскал тебе другую работу?
— Никто этого не сделает лучше тебя. Не тебе ли подчиняются старосты всех кварталов?! Разве так уж трудно найти для меня подходящее место?
Долго чесал в затылке Азуз:
— Это и впрямь не трудно, если пожелает Аллах. Что же тебе предложить?
Я впился в него взглядом и слушал, стараясь не проронить ни слова.
— Как насчет работы в мясном заведении? Прекрасное дело…
— Мясник, плотник, кузнец! — воскликнул я. — Мне все равно! На любой труд согласен, лишь бы подальше от этой проклятой журналистики.
Он извлек из портфеля свою визитную карточку, начертал высокопарную рекомендацию и вручил ее мне со словами:
— Отправляйся к моему уважаемому другу мяснику Фахда. Покажешь карточку — сразу тебя возьмет. А я ему позвоню предварительно — подготовлю почву.
Я крепко пожал ему руку, глаза мои увлажнились.
Домой я шел полный радужных надежд.
— Ты спасена, радость очей моих, выход есть, — торжествующе вскричал я, едва завидев жену. — Мне повезло: поступаю на одно из крупнейших торговых предприятий.
— Что же это за предприятие?
Несколько мгновений я колебался, затем смело выпалил:
— Национальное предприятие по производству мяса, возглавляемое господином Фахда.
— Ты что, — набросилась на меня жена, — хочешь работать у мясника? Горе мне!
И она разразилась слезами.
— Ну что ты. Образумься, родная, — пробовал я успокоить ее. — Отныне мясо не будет сходить с нашего стола!
Утром я направился в «крупнейшее национальное предприятие». Оно встретило меня бараниной, телятиной и говядиной, развешанными у входа. На освежеванных тушах красовались лиловые штампы, как почетные ордена, полученные за героизм на поле боя. Тут же с величественным видом стояли мясники. Ловко орудуя ножами, они резали мясо на части и складывали его в кучи. Я представил себя в центре этой картины или еще того хуже — на бойне. По телу забегали мурашки.
Набравшись храбрости, я стал прокладывать себе путь среди груд мяса. В нос ударил тошнотворный запах.
В контору меня проводил мальчик в забрызганной кровью рубахе; в руках он держал длинный нож, напоминавший меч палача.
Контора помещалась позади бойни. Почти все ее пространство было заполнено телесами хозяина, фигура которого от непомерной тучности казалась квадратной. Рядом с ним находилась усыпанная мясными ошметками тумба, на которой стоял телефон. Бедняга! Хозяин оседлал его так, что тот готов был вот-вот испустить дух.
На меня хозяин не обратил ни малейшего внимания. Я стоял, а он все говорил и говорил. «Наверно, с приятелем беседует», — подумал я. Как фамильярен, говорит без всяких церемоний и стеснений. А какие шутки грубые! Тут хозяин разразился громоподобным хохотом, затем последовал смачный плевок, который шлепнулся, как бомба, на пол и обдал меня брызгами. Это означало, что разговор окончен.