И вдруг меня осенило: я вспомнил, как «Цапля» не раз посмеивался над «Слоном» за его чрезмерную чувствительность — тот совершенно не переносил щекотки.
Я шепотом поведал свой план приятелю… В следующую секунду мы разом вскочили и, приставив концы деревянных рапир к бокам негра, стали его щекотать. «Слон» покачнулся, затопал на месте и разразился истерическим хохотом. «Хватит, Ахмед! Довольно!..» — икая, орал он. В мгновение ока я очутился у ворот и распахнул их. Джада, увидев, что путь свободен, собрал последние силы и вылетел на улицу…
«Цапля» ругался и вопил, что это я выпустил пса. И тут раздался громовой голос.
— Держите негодяя! Бейте его! — кричал дядя. — Всыпьте ему так, чтобы неповадно было!..
На меня посыпались жестокие удары — это «Цапля» исполнял приказ хозяина. Скоро и негр пришел в себя и тоже начал меня колотить по чем попало. Мне казалось, что на теле не осталось живого места. Но я не издал ни одного стона, не запросил пощады. Как мог отбивался я от своих мучителей, и только из глаз градом лились слезы…
Наконец мне удалось вырваться, и я бросился бежать. Я летел, не разбирая дороги, с единственной мыслью удрать как можно дальше от проклятого дома…
Внезапно силы меня оставили, я опустился на землю под деревом и прислонился спиной к стволу. Руки мои дрожали, и мне казалось, что я вот-вот испущу последнее дыхание.
Прошло некоторое время…
Вдруг что-то мягкое и влажное коснулось моей руки. Я вздрогнул и открыл глаза. Передо мной стояло какое-то существо — серое, мохнатое, забрызганное кровью и грязью — и нежно лизало мне руку. Наши взгляды встретились. Умные глаза Джады так и светились от переполнявших его благородных чувств, из которых наиболее явственным было чувство признательности.
Я посадил пса к себе на колени и стал гладить его испачканную кровью взлохмаченную шерсть, потом наклонился и поцеловал его в морду. В это мгновение я был по-настоящему счастлив, несмотря на то что сам испытывал страшную боль…
Второй свой рассказ я назвал «Билет в кино». Эта история произошла со мной года через два после первой. В то время мы перебрались из пригорода Айн Шамс в квартал аль-Хильмия аль-Джадида, в самом центре Каира…
Вот он, мой второй рассказ.
Футбол по-прежнему был моей страстью. Поселившись в аль-Хильмия аль-Джадида, я сразу же принялся собирать футболистов и расчищать поле за нашим домом, который стоял у самого шоссе.
Так уж повелось, что матчи свои мы проводили по четвергам вечером. Вскоре их стали смотреть толпы зрителей, среди которых преобладали мальчишки нашего квартала и слуги из ближних домов. Состязания проходили весьма напряженно: возгласы ликования болельщиков и насмешки так и сыпались со всех сторон.
Я считался отличным игроком. Но и в команде противников была своя звезда — мальчишка примерно моего возраста, хорошо игравший в футбол, — и его ставили играть всякий раз, когда на поле выходил я, чтобы уравновесить силы. Конечно, между нами разгорелось соперничество. У каждого были свои поклонники — они бурно аплодировали своему кумиру и улюлюкали чужому.
Несмотря на то что соперничество наше ограничивалось спортивным полем, оно породило у каждого из нас известную неприязнь и портило наши товарищеские отношения. Мы старались скрывать свои чувства и, выйдя на поле, обменивались рукопожатием и улыбками, как того требовал футбольный этикет.
Спустя какое-то время я заметил, что постоянное соперничество порядком надоело моему врагу, да и я устал от необходимости вечно доказывать свое превосходство. Мы оба тяготились такими отношениями, можно сказать, страдали от них…
Обычно после матча мы всей гурьбой отправлялись в кинотеатр «Аль-Хильмия». Там каждый покупал себе билет, а кто мог, — еще и сладости и лимонад. Но далеко не всем это было по карману — родители не баловали нас деньгами.
У дверей кинотеатра публику обычно встречал администратор Хасан-эфенди — грек, подданный Оттоманской империи, про которого ходили слухи, будто он принял ислам. На голове у него была плоская турецкая феска, а в руках четки — свидетельство праведной жизни и набожности.
Он стоял у входа — важный, с насупленным лицом, похожий на распустившего хвост индюка. При виде Хасана-эфенди мне сразу вспоминалась картина из учебника истории, на которой был изображен предводитель янычар в парадной форме. Мы, мальчишки, — завсегдатаи «Аль-Хильмии» — боялись Хасана-эфенди не меньше, чем нашего школьного инспектора — человека сурового и резкого.