Однако Камиль прервал его уверенно и гордо:
— Конечно! А разве кто-нибудь это отрицает?
Фикри больше не мог владеть собой.
— Вранье!.. Сплошное вранье! — взорвался он. — Я первый это отрицаю!
Мурад окинул его быстрым взглядом, потом стряхнул пепел с сигары и резко произнес:
— Что это за тон, Фикри? Ты забыл, где ты и с кем разговариваешь?
А Камиль спокойно проговорил, обратившись к Фикри:
— У меня есть сто одно доказательство, что я и правда современный Дон-Жуан. Сию же минуту, здесь в саду, я могу познакомить тебя хоть с целым десятком красавиц. Я-то пользуюсь успехом, но видеть не могу, как женщины отворачиваются от тебя и смеются. А ты? Ну, скажи, ты можешь представить хоть одно доказательство?
Фикри смутился и заговорил путано, сбивчиво, ругая своего друга за безнравственность. Камиль отвечал самоуверенным тоном, и в ответах его звучала насмешка.
А Мурад глядел на них с пренебрежением и самодовольно посмеивался.
Фикри вернулся домой взволнованный, полный беспокойных мыслей. Войдя в комнату, он сразу же бросился к зеркалу и долго разглядывал свое отражение, размышляя о злой судьбе, которая неотступно преследовала его, когда дело касалось женщин. Ведь не так уж он безобразен и отвратителен! Правда, он не слишком щедро наделен красотой, но черты лица у него приятные, он общителен, остроумен. А то, что говорят его друзья, — вздор. Они просто ему завидуют. Боятся увидеть в нем соперника…
Он отошел от зеркала и начал ходить по комнате взад и вперед, потом велел маленькой служанке принести стакан холодной воды — молодой человек пылал, словно печь. Служанка подала ему воду, но Фикри тут же в гневе швырнул стакан ей в лицо.
— Что ты мне принесла? — заорал он. — Разве это холодная?
Девочка вышла, вытирая лицо и дрожа от страха. А Фикри все ходил по комнате и сердито ворчал. Потом бросился на кровать, закрыл глаза и погрузился в странные сновидения.
Прошло некоторое время, и между Фикри и его приятелями вновь воцарился мир.
Через пять дней они, как обычно, встретились в саду Группи. На этот раз у Фикри был самый радостный вид, но в то же время на лице его были заметны следы какого-то странного волнения, которое не укрылось от его друзей. А когда все трое покончили с заказанными напитками, Фикри встал и попросил товарищей проводить его до почты.
Здесь он извинился перед ними и подошел к окошечку. Через минуту вернулся с письмом в руках и осторожно, дрожащими руками распечатал конверт. Лицо его сияло, глаза блестели. Конверт был небесно-голубого цвета, маленький и изящный. Фикри вынул из него письмо, написанное на бумаге такого же небесно-голубого цвета, с позолоченными краями. От письма шел сильный аромат жасмина.
Чтобы подзадорить друга, Камиль сказал:
— Боже мой! Это письмо источает аромат любви! Похоже на то, что я скоро переменю о тебе мнение, дорогой Фикри!
Лицо Фикри засияло еще сильнее. А Мурад многозначительно улыбнулся:
— Это тайна, раскрыть которую мы не вправе.
Тогда Фикри сказал:
— Разве могу я скрыть что-нибудь от своих друзей?
— В таком случае скажи нам, герой, от кого это послание? — спросил Камиль и, не дожидаясь разрешения Фикри, потянулся к письму.
Но Фикри и не возражал. Наоборот, он охотно разрешил своему другу прочесть письмо.
— Ух ты! — воскликнул Камиль с удивлением. — Дочь покойного Мухафхафа-паши!..
Он схватил Фикри за руки и с силой пожал их, повторяя:
— Браво, Фикри, браво! Поздравляю от всего сердца! Пусть же мужчины будут мужчинами!
Приятели принялись шумно обсуждать это событие. А через некоторое время Фикри наклонился к своим приятелям и, понизив голос, сказал:
— Извините, мне придется вас покинуть…
Он подмигнул им, указывая на письмо, и, распрощавшись, ушел.
Но Фикри спешил не на любовное свидание, как предполагали его друзья, — нет, он отправился домой.
Войдя в свою комнату, он остановился перед зеркалом, и сердце его переполнилось радостью и торжеством. Потом он позвал маленькую служанку и попросил стакан воды. Она тут же принесла воду, с тревогой ожидая, что сейчас, как всегда, на нее посыплются затрещины и пинки. Но каково же было ее изумление, когда Фикри обошелся с ней ласково, улыбнулся и даже вынул из кармана монету и дал ей:
— Вот тебе бакшиш. Ты сегодня замечательно выполняешь мои приказы!
Он поболтал с девочкой и, наконец отпустив ее, сел к письменному столу с видом вдохновенного поэта. Вынул из ящика коробку бумаги небесно-голубого цвета с позолоченными краями, взял один листок и принялся писать медленно и старательно:
«Мой любимый, мой обожаемый Фикри! Перо мое не в силах описать радость, которую я испытала сегодня, встретившись с тобой в саду «Аль-Джезира». Я забыла обо всем, когда ты говорил мне нежные слова и смотрел на меня своими чарующими глазами. Минуты, проведенные с тобой, были лучшими в моей жизни, — именно тогда я поняла, как прекрасна любовь. Любовь — это сладостный плод жизни, сок ее, который можно пить вечно. Разреши мне надеяться, что я всегда буду видеть тебя, что я проведу всю свою жизнь в твоих объятиях.
Фикри надушил письмо, запечатал его, потом написал на конверте:
Каир. До востребования.
Уважаемому Ахмед-беку Фикри.
В ту ночь Фикри видел чудные сновидения. Впервые в жизни спал он так сладко!
Комедия смерти
Перевод А. Долининой
В комнату больного слуги Мустафы Хасана вошел врач, а за ним — евнух. В комнате было не убрано, сквозь окошко едва проникали бледные отсветы жарких солнечных лучей. Среди старой, искалеченной мебели самыми примечательными предметами были кровать из пальмового дерева, покрытая грязным, изорванным одеялом, и шкаф, по скромному виду которого нельзя было даже предположить, какие дорогие и редкостные вещи хранятся в нем.
Мустафа Хасан был невероятно скуп; он отказывал себе во всем и за долгие годы службы ухитрился скопить двести гиней золотом. Этими деньгами он дорожил больше жизни.
Врач пощупал пульс больного, обнажил его грудь, послушал, как он дышит и, понизив голос, сообщил евнуху, что Мустафа проживет не более двух часов. Не успел врач выйти из комнаты, как больной, охваченный жестоким приступом изнурительного кашля, открыл глаза.
Мустафа Хасан служил в доме покойного паши, хозяина дворца. Паша купил его еще восьмилетним мальчиком. Мустафа проявлял тогда все признаки понятливости и усердия, поэтому паша приказал воспитать и обучить его, а затем подготовить для управления имением. Но вскоре Мустафа доказал своему хозяину, что недостоин таких забот, — его обучение принесло только дурные плоды. И паша, лишив Мустафу пожалованной ему высокой должности, стал относиться к нему презрительно и небрежно. Когда умер старый привратник — дядюшка Марджан, Мустафе Хасану была поручена охрана дворцовых дверей. В этой должности он пребывал до смерти своего господина. Владелица дворца из жалости назначила Мустафе пенсию. Но через год он заболел воспалением легких. Болезнь изнурила его настолько, что на выздоровление не оставалось никакой надежды. И вот теперь смерть была совсем рядом.
Проводив врача до дверей, евнух отправился наверх, в комнату госпожи. Хозяйка дворца сидела на молитвенном коврике, читая суру «Я-син»[25], рядом с ней расположилась чтица Корана. Заслышав шаги евнуха, госпожа сдвинула на лоб золотые очки, обернулась к нему и спросила:
— Бешир-ага, что сказал доктор?
Бешир-ага был тучен и походил на бурдюк, доверху налитый маслом. Он ничего не ответил госпоже: пройдя по многочисленным лестницам дворца, он так запыхался, что не мог перевести дух.
Госпожа забеспокоилась и повторила свой вопрос. Но евнух только вытирал слезящиеся глаза, стараясь показать, как он опечален.
25
«Я-син» — тридцать шестая сура (глава) Корана (название дано по первым буквам текста); ее читают обычно над больными и покойниками.