Про госпожу Ашвак говорили, что она окончила юридический факультет и занимается адвокатской практикой. Но никто ни разу не встречал ее в суде, и, надо думать, мантия защитника вряд ли касалась когда-нибудь ее плеч. Но никому и в голову не приходило удостовериться, действительно ли она является адвокатом.
Друзья относились к госпоже Ашвак снисходительно и охотно прощали ей чудачества. Она обладала изрядным чувством юмора, любила рискованные шутки, и в ее обращении с окружающими совсем не было наигранности и притворства, столь свойственных дочерям Евы, так что поговорить с ней было приятно.
— А где же угощение, дружище? — облизнувшись воскликнула Ашвак. — Что-то я его не вижу!
Господин Сабахлали криво улыбнулся, и эта улыбка, вернее, гримаса, еще больше обезобразила его сморщенную физиономию.
— Сейчас будет…
Через минуту он предстал перед госпожой Ашвак со своим знаменитым подносом. Едва взглянув на него, та прыснула со смеху. Она хохотала долго и весело: то заливалась, как колокольчик, то взвизгивала, а то просто начинала кудахтать, как курица.
— Здорово, ей-богу, здорово! Вот это банкет! Да ты просто волшебник! — тараторила она. — Ну-ка, подойди поближе, дай взглянуть на твои яства!
Сабахлали приблизился к ней. Казалось, ноги его вот-вот откажутся служить.
Яблоко сверкало на подносе во всем своем великолепии.
— О боже! — восторженно закричала Ашвак. — Какое дивное яблоко! Да оно стоит целого ужина!
Сабахлали что-то невнятно пробормотал.
Коварная Ашвак протянула руку к подносу и нацелилась прямо на яблоко, пренебрегая окружавшими его мандаринами и финиками.
— О, люди! — простонала она. — Я безумно хочу это яблоко! Неодолимое желание беременной женщины!
Собрав остатки мужества, Сабахлали спросил:
— Разве госпожа беременна?..
— А ты что же, профессор, не видишь? — хватая яблоко, воскликнула Ашвак.
И она выпятила живот, вызвав целую бурю смеха.
Провожая взглядом похищенное яблоко, Сабахлали ринулся в последнюю отчаянную атаку:
— Но мы не слыхали, чтобы госпожа вышла замуж!
Ашвак поднесла яблоко к носу и стала жадно вдыхать его аромат. Затем все тем же громким голосом она сказала:
— Ах да! Я ведь не пригласила тебя на свадьбу! Но ты, конечно, слышал о ней от других и должен был прийти без приглашения, как истинный друг. Ведь я же пришла к тебе сегодня!
Загнанный в тупик, Сабахлали пробормотал, не отрывая печального взора от яблока:
— Да, я оплошал…
— Нож! — громко потребовала Ашвак.
— Нож? А зачем тебе нож? — с испугом спросил Сабахлали.
Жонглируя яблоком, госпожа Ашвак сказала:
— Чтобы прирезать тебя, мое сокровище!
Поиски ножа успехом не увенчались, ибо, согласно «банкетной политике» Сабахлали, это опасное орудие было спрятано подальше от дорогих гостей.
Наконец один мягкосердечный или, правильнее сказать, жестокосердый гость извлек из кармана перочинный ножик.
Ашвак схватила его, и не успел Сабахлали глазом моргнуть, как сверкающая сталь вонзилась в яблоко, словно кинжал убийцы в шею жертвы…
Прижимая к груди поднос с остатками угощения, Сабахлали забился в угол комнаты и стал наблюдать оттуда, как гибнет его сокровище.
Ашвак, изящно нарезав яблоко ломтиками, любезно оделяла всех присутствующих. При этом она с апломбом опытного лектора разъясняла нам с медицинской точки зрения причину капризов беременных женщин:
— Прихоти беременных женщин являются результатом нарушений в системе кровообращения, которые, в свою очередь, вызываются нехваткой в организме некоторых веществ…
Затем, обратившись к Сабахлали, она сказала:
— Ведь не допустишь же ты, профессор, чтобы у моего ребенка оказалось безобразное родимое пятно?!
С наслаждением поедая дольки восхитительного яблока, мы хором воскликнули:
— Да оградит Аллах твое дитя, госпожа Ашвак, от подобного несчастья!
Хозяин был совершенно подавлен.
Зато мы, гости, после того как Ашвак нарушила неприкосновенность яблока, почувствовали невероятное облегчение и в считанные минуты расправились со всем, что еще оставалось на подносе. Исчезли натянутость и чрезмерная скованность, в гостиной воцарилась непринужденная атмосфера, послышались шутки и смех.
Болтая и смеясь, мы совсем позабыли о сидящем в углу нахохлившемся человеке с пустым подносом на коленях — сморщенном и незаметном человечке, похожем на старого-старого карлика…
Прием окончился.
Господин Сабахлали, стоя в дверях, благодарил нас за посещение. Он как-то посерел и осунулся, и вид у него был мрачный, словно он провожал гостей после поминок…
Развернув на следующее утро газету, я чуть не выронил ее от удивления: объявление в черной рамке гласило, что наш дорогой друг господин Сабахлали скончался.
Ему были устроены торжественные похороны.
Предать прах покойного земле собрались все его друзья, все те, кто пользовался его гостеприимством.
Среди них была и госпожа Ашвак, от рыданий которой сотрясались кладбищенские стены и вздрагивали небеса.
А перед моим взором неотступно витало прекрасное румяное яблоко. Мне казалось, что оно парит над могилой, как бы прощаясь с благородным усопшим…
Из далекого прошлого…
Перевод М. Анисимова
Дорогие читатели, я хочу рассказать вам два случая из моего детства, которые бережно хранит память, несмотря на то что с тех пор прошло много лет.
Эпиграфом к первому рассказу, озаглавленному «Джада»[53], могут служить слова: «Чем лучше я узнавал человека, тем крепче привязывался к собаке»…
Итак, вот он, мой первый рассказ.
В те годы наша семья жила в пригороде Каира — Айн Шамс. Я был тогда заядлым футболистом. Из соседних мальчишек — любителей этой игры — мне удалось сколотить команду. На пустыре за нашим домом мы расчистили и разровняли площадку под футбольное поле, где и проводили свои шумные матчи.
Вскоре я подружился с одним игроком из поселка Аль-Матария, к которому от нас вела хорошо укатанная дорога. Мы постоянно бегали друг к другу в гости и были почти неразлучны.
Иногда я заходил за своим приятелем, и мы отправлялись бродить по тихим улочкам, или вместе играли.
В Матарии у меня скоро появился еще один друг — бродячая собака по кличке «Джада». Этот поджарый серый пес был ловок и проворен и к тому же весьма смышлен. Он всюду сопровождал нас и участвовал во всех наших играх.
Однако далеко не все жители пригорода благосклонно относились к Джаде. Говорили, что он вороват. При этом пес был весьма привередлив и обычно посещал кухни лишь тех домов, где знали толк в еде и готовили вкусно. Джада отдавал предпочтение таким деликатесам, как фалюза или мухаллабия[54] под громким названием «пылкая страсть». Едва он обнаруживал миску с любимым кушаньем, как молниеносно с ним расправлялся.
Мы полюбили Джаду, и он нас полюбил… Во время прогулок мы обычно жевали сахарный тростник, которым охотно делились с псом. На лету схватив брошенный ему кусок, он принимался с наслаждением жевать его, до последней капли высасывая сладкий сок.
Часы, проведенные в обществе этих друзей, были поистине лучшими в моей жизни! Я наслаждался ощущением свободы и безмятежности, отсутствием каких-либо ограничений и запретов. Мою радость омрачало лишь появление «его» — дядюшки моего друга, в доме которого тот поселился после смерти родителей.
К счастью, с «ним» я сталкивался очень редко, но даже эти редкие встречи вызывали у меня чувство страха и отвращения.
Дядя был тощ, ноги у него были парализованы, изо рта торчали клыки, похожие на отравленные стрелы, а ввалившиеся глаза глядели будто из мрачной пещеры. Он напоминал мне виденное когда-то изображение ангела смерти Азраила.