К исходу второго дня вместе с лейтенантом — командиром взвода и несколькими солдатами — больше никого не осталось — Лужин пристал к какому-то небольшому пехотному подразделению, шедшему лесом. Орудия пришлось взорвать, тягачи сжечь: не было больше бензина, боеприпасов, да и некуда было дальше двигаться по большаку: где-то впереди его уже перерезали немцы.
А вчера, поздним вечером, когда они переходили широкий луг, неожиданно взвились вверх и повисли в небе осветительные ракеты. Многие так и остались навечно лежать на том никому не известном лугу. А те, кого не задели пули и осколки мин, бросились обратно в лес и во мраке не нашли друг друга.
Всю ночь и все туманное утро брел Лужин в ту сторону, откуда доносилась глухая перестрелка, осторожно обходил встречающиеся на пути трупы людей и лошадей, брошенные автомашины и повозки. И вот он здесь.
«Что же дальше?»
Он вспоминает немецкие листовки — сколько их валяется на дорогах, в кюветах, в лесах…
«Ну, нет… Не дождетесь, чтобы поднял руки и пошел в плен… И насчет того, что армия разбита, — брешете».
Сначала далеко, затем все ближе и ближе слышится гул самолета. А вот и он — Ю-87. Черно-желтый, горбатый, хищно вытянув шасси, самолет медленно плывет над притихшим лесом. Летчик перегнулся через борт кабины. Отчетливо видны его голова в кожаном шлеме, большие, поблескивающие на солнце очки.
— Эх, гад, — раздается где-то в кустах. И тотчас же слышится другой, испуганный, сдавленный голос: — Тише!
«Как будто он может услышать», — думает Лужин и плотнее прижимается к тусклому, покрытому лишайником стволу осины.
Самолет пролетает дальше. Лужин видит, как из-под его крыльев отрывается несколько крупных черных капель. Они стремительно, одна за другой, несутся к земле… Через несколько секунд доносятся взрывы, судорожно содрогается земля, вздрагивают ветви деревьев. И почти одновременно раздаются резкие орудийные выстрелы: это стреляют танки. Снаряды рвутся где-то позади и сбоку, но кажется, даже соседние деревья раскалываются на части и рушится весь лес… Судорожно дергаются ветви над головой, а в ушах долго не стихает отчаянный человеческий крик.
Потом снова становится тихо, пахнет гарью, и опять над башней танка появляется немец и машет рукой…
Где-то рядом хрустнула сухая ветка. Лужин вздрогнул, резко повернулся на звук. В нескольких шагах от него, пригнувшись, спускался к ручью солдат.
Ну что ж. И он пил воду из этого неторопливого ручья, поперек которого лежит, разбросав руки, труп солдата в серой шинели, а немного поодаль — еще один мертвый солдат уткнулся лицом в прибрежную грязь. Вода давно смыла и унесла кровь… Но почему, так боязливо озираясь, крадется к ручью этот солдат? Уж не собирается ли он перейти на тот берег!
— Эй, приятель… Куда ты?!
Услышав оклик, солдат вздрогнул, резко повернулся в сторону Лужина. И вдруг на его испуганном, но так хорошо знакомом Лужину лице появляется улыбка.
— Ленька?!
— Борис!!
…Они лежат на дне неглубокой ямы, густо устланном жухлой листвой, так неожиданно встретившиеся бывшие соученики и друзья — сержант Леонид Лужин и ефрейтор Борис Перцев.
— Д-да… Вот уж убей меня, — никогда не мог подумать, что нам еще когда-нибудь доведется встретиться. И как!
— Зачем убивать. Жить надо, Борька! — Лужин смотрит в лицо другу: похудел, подбородок и щеки заросли редкой черной щетинкой, глаза воспаленные, усталые — от бессонницы. — Сколько это мы… Да, скоро два года.
— Лучше бы их не было, этих лет. — Перцев снимает с плеч вещевой мешок, развязывает его. — Есть хочешь?
— Спрашиваешь!
— Ну что ж… Можно, пожалуй, пока и перекусить.
Он достает из мешка кусок сала, круг сухой колбасы, полбуханки хлеба, флягу…
Лужин не может удержаться от восклицания:
— Ого! Это я понимаю запасец!
— Ладно. Давай по маленькой, за встречу. — Борис протянул Леониду флягу… — Бери. Спирт. — Увидев, что Лужин замешкался, успокоил: — Ничего, он уже разведен. Крепковат, правда, но пить можно. Давай, давай…
Лужин отхлебнул несколько глотков, поднес к носу кусок хлеба, глубоко втянул ноздрями воздух.
— Неплохо…
— Смотря что. Это, — Перцев потряс флягу, — да. А в остальном — дрянь дело.
— Да, ситуация, в общем, не важная.
— Не важная… — Борис тоже отхлебнул из фляги, отломал кусок колбасы. — Прямо скажем — дерьмо. Отвоевались.
— Ну, это еще как сказать.
— Что там говорить. Не видишь? Весь фронт к чертовой матери полетел.
— О фронте мы ничего не знаем. Ну, а что у нас здесь что-то не так получилось — это точно… Вот уже никогда не мог подумать…