«Совсем рядом послышались торопливые шаги. Александра вздрогнула, порывисто повернула голову. В колыхающейся кисее тумана появился силуэт идущего по мосту человека.
«Помешает», — мелькнула мысль.
И уже больше ни о чем не думая, Александра закрыла глаза, перевалилась через перила и, падая, вскрикнула».
Я долго не отрывал пера от поставленной мною точки. Затем строчкой ниже медленно вывел: «Конец».
Из спальни, неторопливо запахивая полы халата, вышла жена. Сладко зевнула.
— Куда это ты носился, дорогой?
— Я тебе об этом расскажу позже.
— Как хочешь. А сейчас, наверное, пора отдыхать.
— Да, пожалуй, пора. Сейчас…
Я снова склонился над рукописью и решительно, твердо дописал после слова «Конец»: «первой книги».
Гудок паровоза
Их двое в этом опустевшем парке.
Она уходит по усыпанной ракушечным песком, пятнистой от опавшей листвы аллее, а он одиноко сидит на сразу ставшей неуютной и заброшенной скамье.
Трепетно вздрагивают тонкие пряди березовых ветвей, едва заметно шевелятся багряные, опаленные осенью лапчатые листья кленов.
Где-то далеко и тягуче прогудел паровоз. И от этого протяжного, медленно растаявшего в прозрачном воздухе звука становится совсем грустно. Далекий гудок паровоза всегда будит смутные воспоминания о чем-то несвершившемся и безвозвратно утраченном, манит в неведомые дали.
Она больше не придет. Не скажет никогда: «Хороший мой…» Не прижмется своей щекой к его щеке — душистая и теплая. Им было хорошо вместе, и вот кончились встречи. Трепещут гибкие ветви ажурных берез. Шуршит листва.
Она не спеша идет по аллее, убегающей вдаль. Она уходит, а он сидит, и не зовет ее, и не бежит вслед.
Все так знакомо и привычно. И стройная тонкая фигура, угадывающаяся под свободным покроем светлого, отороченного дорогим мехом пальто. И красивые ноги в изящных, на тоненьких каблуках туфельках. И легкие пушистые волосы, кокетливо выбившиеся из-под модной шляпки.
Да, она красива, и нет ничего странного в том, что она спокойно и как должное принимает восторженные взгляды мужчин и завистливые — женщин. Она уверена в себе, знает себе цену.
Может быть, он действительно не прав? Может быть, он в самом деле незаслуженно обидел ее?
— Ведь ты говоришь, что любишь меня.
— Конечно, милый. Люблю — и очень. Разве ты этого не знаешь?
— Тогда скажи ему все честно — и уходи.
— Глупый. Ну как мы станем жить вместе?
— Знаешь, есть такой кустарник — омела. Растет на деревьях. И хотя он вечнозеленый, но…
— Спасибо…
Может быть, он действительно не прав? Тогда надо сейчас же догнать ее, пока не кончилась аллея парка и ее не поглотила сумятица улицы. Догнать, просить прощения…
Нет!
Пусть она уходит домой.
Она, конечно, и впредь будет мило улыбаться, капризно плакать. Но смеяться от души, от избытка радости вряд ли. И рыдать тоже. От горьких слез и искреннего смеха около глаз раньше времени рассыпаются морщинки, а они — старят.
Да, у нее много есть, но многого ей не дано…
Узкие бледно-желтые листья облетают с берез, широкие и красные — с кленов. Осень. Пора разлук. Но разве дело в осени?
Она по-прежнему будет сетовать на свою судьбу. Теперь кому-нибудь другому. Но она уже ни за что не захочет изменить спокойное, устоявшееся течение своей жизни. Ведь все так удобно, так благоустроено, так отстоялось…
Что еще нужно ей? Есть отличная квартира, стильная мебель, полированные стеллажи, в которых под стеклом — тисненый корешок к тисненому корешку — покоятся книги.
И муж…
У него положение, связи, круг приличных знакомых. Он все что угодно сделает для нее. Ну а она… Впрочем, кто может сказать, что она плохая жена? Никто.
Он не скажет и никто не скажет…
Снова где-то далеко-далеко и протяжно прогудел паровоз. Куда и кого зовет этот гудок?
Нет числа путям и дорогам. День и ночь бегут поезда на восток, на север, на запад, на юг. И везде кипит жизнь.
Жизнь!
Ее не зажмешь в ладонь, как тонкие и чуткие пальцы. Не втиснешь в отдельную изолированную квартиру со всеми удобствами. Ее шаги не приглушат ни толстые ковры, ни звон хрустальных фужеров.
Жизнь — это труд, это борьба, это ночи бессонницы, это свинцовая усталость в теле и рвущаяся из груди щедрая радость. Ее нельзя делить на части: эта мне, это тебе, это другим…
Он закрыл глаза и почему-то вдруг отчетлива представил себе любимую еще с дней юности картину художницы Рянгиной «Все выше».