— Мы с Андреем спустились с Опоясанной уже поздно, — сказал Прохоров, — и до тропы дойти не успели. Контрольный срок кончался на другой день, и, чтобы не продираться сквозь заросли в темноте, решили переночевать на границе леса. Поставили палатку, сварили манную кашу с черносливом, наелись, легли.
Когда знаешь, что завтра не надо идти вверх, что путь предстоит легкий, — не торопишься. Я и проспал. Открываю глаза — солнце бьет в палатку. Смотреть невозможно. Андрея нет. Но волноваться нечего. Он человек опытный, к тому же я его характер знал. Он любил восход встречать. И действительно: у палатки горит костерчик в камнях, что-то варится, а Андрей сидит на солнышке и любуется на горы. Воздух чистый, свежий, солнце еще не жаркое. Ручей бормочет внизу. Ни ветерка. Тихо. «Погодка установилась, — подумал я, — только ходи». Вижу, Андрей что-то в бинокль разглядывает на той стороне ручья.
Помолчал он и говорит:
— Баварские орлы по осыпи лезут.
А надо сказать, примерно неделю тому назад приехала к нам на поляну Зубров экспедиция клуба баварских альпинистов. Клуб назывался «Адлерберг» — «Горный орел». Начальником экспедиции был такой рыжий гладкий баварец Цвангер.
Они приехали специально для того, чтобы взять Зубр, Аман-Каю и другие еще не взятые нами вершины и, таким образом, показать превосходство немецких альпинистов. Надо отдать справедливость, ходили они хорошо, а снаряжение у них было и того лучше. Самое главное для них было забраться на Зубр. Они все фотографировали его во всякую погоду с разных мест и приговаривали:
— Маттергорн, Маттергорн…
Это значило, что наш Зубр походил на одну из самых трудных и красивых вершин Альп — Маттергорн.
Баварцы поравнялись с нашей палаткой по высоте, остановились и стали доставать веревки.
— Тренироваться пришли, — сказал Андрей. — Давай кашки поедим, а то что на голодный желудок за ними наблюдать!
Мы ели из котелка кашу и смотрели, как баварцы тремя связками приступили к тренировке. Один, должно быть, Цвангер, стоял внизу и что-то покрикивал, но разобрать его слова было невозможно.
— Это они к Зубру готовятся, — сказал я Андрею.
— А что, — говорит он, — если мы с тобой хотя бы подходы посмотрим? К первому жандарму сходим, а?
— Это, конечно, можно, — отвечаю я, — но у нас ведь контрольный срок в восемнадцать ноль-ноль кончается. Можем не успеть.
— Пустое, — говорит Андрей. — Я схожу в лагерь. Получу разрешение.
— Так пойдем вместе.
— Зачем? Ты пока тут на них поближе посмотри, — Андрей показал головой в сторону баварцев и таким безразличным тоном добавил: — Узнай, когда они на Зубр выходят. Ты ведь по-немецки немного понимаешь?
— Ну, понимаю. Только ты побыстрее, — сказал я, — а то просидишь где-нибудь на красивом месте. Цветочки будешь собирать.
Андрей рассердился:
— Черт с тобой. Не буду. — Но потом улыбнулся, взял зачем-то рюкзак и ушел.
Я перебрался через ручей и пошел к баварцам.
— Здравствуйт, — сказал Цвангер по-русски. — Учийтся?
Ну что ж, я согласился. Можно, думаю, поучиться, если есть чему.
— А когда выходите? — спросил я.
— Через завтра — утром, — сказал Цвангер.
Баварцы лезли по совершенно отвесной, даже кое-где нависающей с отрицательным уклоном гладкой скальной стене.
Первый забивал над головой крюк и, зацепив карабин, пропускал через него веревку, обвязанную вокруг груди. Нижний подтягивал за эту веревку первого до уровня груди и закреплял ее. Первый, вися на веревке, долго искал в гладкой скале щель, наконец находил ее, вбивал второй крюк и пропускал через карабин второй конец веревки, тоже идущей от груди. Нижний снова подтягивал, а первый вбивал следующий крюк.
— Это есть прием высшей техника альпиниста, — говорил Цвангер. — Называется «зальцуг».
Мы знали этот прием, но прибегали к нему в крайних случаях. Для идущего первым это очень тяжело и больно. Веревка давит грудь. Дышать почти невозможно. Чаще всего можно найти другой способ подъема.
Баварцы лезли все выше и выше. И вдруг один из них сорвался. Верхний крюк, наверное, плохо забитый или попавший в мягкую породу, не выдержал, и баварец полетел вниз. Нижний успел протравить веревку, и на следующем крюке падающий задержался, но рывок все-таки был так силен, что баварец дико закричал от боли.
Цвангер вскинул к глазам фотоаппарат, и щелкнул спуском. Я бросился к скале. У сорвавшегося было сломано ребро. Его отнесли в сторону. Цвангер не прекратил занятия… Я ушел к своей палатке не простившись. Ну их к черту! В самоубийцы они, что ли, готовятся, эти орлы?