Совершенно измученные, добрались мы до леса и даже не имели сил, чтобы сварить ужин. Поели сухарей с шоколадом, запили водичкой из ручья и забрались в мешки. На рассвете мимо нас прошли баварцы, но мы спали как убитые.
В лагере нам не поверили. То есть все соглашались, что мы были на вершине, но высказывали сомнения: на Зубре ли?
Андрей обозлился, нагрубил уполномоченному, который недвусмысленно сказал:
— Не верю, что Зубр можно сделать за один день! Не верю!..
— Ну и дьявол с тобой. Не верь, — сказал Андрей. — А мы сделали…
Весь день мы просидели на горячих валунах у речки. Стирали носки, нежились на солнце, слушали, как шумит вода, а иногда видели, как светлой тенью мелькала в реке форель.
Баварцы вернулись через два дня. Молча, строем, как солдаты, они прошли к своим палаткам, а Цвангер и еще один пришли в наш лагерь.
— О, — сказал он уполномоченному, — мы поздравляйт русские альпинисты. Вот записка. — Цвангер протянул нашу записку уполномоченному, у которого от изумления округлились глаза. — Разрешите пожать ваши руки, — продолжал Цвангер. Он заученно улыбнулся и двумя своими руками взял ладонь Андрея. — Я приятно удивлен. Оказывается, в России есть карошие альпинисты.
Андрей вытащил свою руку и сказал:
— В Баварии тоже…
К нашему удивлению, Цвангер не казался расстроенным. Это было непонятно. Ведь цель его экспедиции была именно в том, чтобы взять Зубр первым.
Второй баварец поздравлял нас кисло, и в глазах у него горела злоба не злоба, но раздражение. Когда они вышли, Цвангер сказал ему по-немецки:
— Что ты злишься, Ганс? Мы свое дело сделали, — и довольно улыбнулся.
Тогда я не понял смысла этой фразы…
Прохоров замолчал. Костер уже совсем потух. Лишь под слоем пепла теплился огонь. Было холодно.
— А потом? Потом поняли? — торопливо спросила Лина.
— Андрей с Худяковым через несколько лет с ним опять встретились…
— Расскажите, пожалуйста.
— Нет, ребята, — сказал Прохоров, поднимаясь. — В другой раз. Сейчас уже отбой. Спокойной ночи.
Угли в костре залили, и все разошлись по палаткам. Скоро над лагерем и над горами осталась бодрствовать только луна. Да река бушевала в темноте…
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАТЯ!
Немного выше лагеря от реки отделяется блуждающая протока. Она течет в тени среди кустарника, под корнями пихт или прячется в высокой траве. Характер у нее непостоянный. Неделю-другую ее торопливые воды бегут по одному руслу, а потом вдруг исчезнут и появятся там, где их вовсе не ждали.
Протока — родное дитя горной реки: она также устилает свои многочисленные ложа камнями и, рассердившись после дождей, ворочает их и волочит вниз; здесь тоже есть водопады и кипящие пеной водовороты, но маленькие и не страшные — вода здесь не ревет, а звенит, булькает, журчит на разные голоса, сливающиеся в дремотное добродушное бормотание…
Каждый имеет право использовать свободное время по-своему. Павлуша и Лина отправились смотреть, как устраивается на поляне Трех буков приехавшая киноэкспедиция, а Юра Мухин скрепя сердце занялся генеральной стиркой. У него есть принцип: все надо уметь делать самому. Павлуша — тот подсунул свои грязные майки и бобочку девушкам. «Посмотрим, — злорадно думает Юра, — как этот географ будет выкручиваться, если попадет в серьезную экспедицию, а женщин там не будет».
Устроившись, Юра намыливает по очереди свои вещи и кладет в протоку, прижимая камнями. Течение само их полощет.
У протоки тихо, прохладно и хорошо. Сквозь просветы в густой хвое пихт к Юре заглядывает солнце, виден склон Кара-баши, на котором чудом держатся громадные черные камни Большой осыпи.
Понемногу грусть улетучивается из сердца Юры, и он начинает думать о Лине и о себе в благородно-героическом плане.
«Весьма возможно, — считает он, — что эти черные камни могут сорваться со склона. Они же там, на поляне Трех буков, ничего не заметят, — начинает тревожиться Юра. — Рассматривают какие-нибудь бутафорские киноштучки».
Он неодобрительно качает головой и вдруг совершенно явственно представляет себе, что, неизвестно по какой причине, Большая осыпь начинает сползать со склона, все увеличивая скорость. Никто еще не знает о страшной опасности. Только Юра о ней знает. Он бросает свою стирку и мчится к поляне Трех буков. «Лина! — кричит он ужасным голосом и, ничего не объясняя, потому что некогда, тащит ее под защиту прочной красной скалы, где они учились скалолазанию. — Павел! Ты не видишь?!» Камни уже скачут по склону, с грохотом летят вниз. Киношники тоже куда-то бегут. Ухх!..