Жандарм остервенялся еще больше.
Его нелепая злость, воинственно поднятый прутик хвоста, болтающиеся глупые уши действительно были комичны.
На веранде столовой смеялись подавальщицы, выбежавшие взглянуть на то, что происходит. Юра, забыв все на свете, катался по траве. Сдержанно улыбался обвешанный крючьями и обвязанный веревкой Фермер, открыто и заразительно смеялись Джон и Роззи. Даже на лице Миллионера появилась на мгновенье торжествующая улыбка. Он умолял Жандарма «разрешить» продолжать движение, но щенок вошел в раж, и остановить его теперь было невозможно.
И вдруг все стихло. Миллионер изумленно взглянул на альпинистов. На их лицах еще теплились улыбки, но уже какие-то сконфуженные, стыдливые. Они смотрели на домик начспаса. На пороге, опершись рукой о косяк, стоял Прохоров и наблюдал пантомиму.
На сердце у него было горько. Он пытался оправдать молодежь. Едва ли они понимают, что делают. Им ли знать, что для его поколения не было слова оскорбительнее слова «жандарм»? Как быстро все забывается!
«Может быть, я и в самом деле перестраховщик? — думал Прохоров. — Разве стали бы они так дружно смеяться, если бы в этом представлении не было хоть зернышка правды? В чем же моя ошибка?»
Миллионер продолжал паясничать. Жандарм рычал. Но Фермер, опустив голову, собирал веревку в кольца, а зрители молча расходились.
Юра глубоко страдал. Впервые за все время, пока он был в лагере, ему захотелось быть подальше отсюда. Очень кстати подошла тучка. Закрапал дождь, Жандарм убежал под веранду. Вскоре на территории лагеря стало пустынно, только из палаток доносилось гуденье — там обсуждалось «кабаре».
Юра намочил тряпку в керосине и пошел искать Жандарма. Ловить пришлось долго. Жандарм не давался. Он не любил запаха керосина.
— Подлец, — шептал Юра сквозь зубы, ползая в темноте под верандой с котлетой в одной руке и тряпкой в другой. — Подлец!
Многие были удивлены, когда перед отбоем стало известно, что Прохоров подписал «джонам» выходные документы.
— Подействовало, — хихикнул кто-то, но на него цыкнули. Он замолк.
Замполит долго сидел в домике начспаса, рассматривая кроки маршрута, списки снаряжения и продуктов, проверяя подписи членов маршрутной комиссии.
— Ты не ошибаешься, Николай? — спросил он, перевернув последнюю страницу.
— Видишь ли, мне кажется, что они кое в чем правы. Сильная, спаянная группа может пройти везде и при любых условиях. Почему мы взяли за правило не доверять молодежи? Не отталкиваем ли мы ее от себя? Я вот думаю о другом: надо нам чаще ходить вместе. А то группы создаются сами по себе, по принципу — приятель к приятелю. Интересы, скажешь, общие? Да, но и грехи общие, общие возрасту. В смешанных группах они должны исчезать быстрее — приходится считаться и с чужими взглядами. И потом, у меня нет оснований их задерживать. Вот сводка. Ураганов не предвидится.
— Дело не в ураганах. — Замполит встал. — У меня что-то вот здесь неспокойно. — Он приложил руку к сердцу. — Не могу я их понять: что это за народ? Просто трепачи или похуже?
Прохоров молчал.
— А ты думаешь, у меня спокойно? Мне все кажется, что они без рюкзаков ходят. Уж очень быстро у них это получается: раз-два — и на вершине. Впрочем, крепкие ребята…
— Ты их предупреди. С горами не шутят.
— Конечно. — Прохоров улыбнулся. — Нравится мне этот великан…
— Но ведь не он идет начальником группы?
— Нет, не он.
Они вышли рано и шли быстро, освещая тропу фонариком. Рассвет застал их у ледопада. Никто не приходил сюда в такое время. Лед, скованный ночным морозом, был крепок. Не звенели капли, не булькала, не ворчала вода в трещинах и воронках. Горы еще спали. Предутренний ветер только начинал шевелить окутывающие вершины облака, и они медленно, неохотно трогались с места.
Восхождением руководил Джон. Напускная лень и нарочитая небрежность у него исчезли. К работе «наверху» он относился серьезно. И сам он и его группа были отлично тренированы, понимали друг друга без слов. В их восхождениях все было подчинено одному — скорости. Они не отвлекались для того, чтобы улыбнуться, увидев далеко внизу, сквозь просветы в облаках, белые палатки лагеря. Некогда им было полюбоваться панорамой хребтов, подернутых синей дымкой. Фотографировалось только то, что было необходимо для доказательства: «Я был на этой вершине». Они походили на хорошо работающий, слаженный механизм для восхождений. Желание взять вершину и вернуться в лагерь на час, на два, на сутки раньше, чем это удавалось всем предыдущим группам, не оставляло времени для того, чтобы вглядеться в красоту гор, понять ее и испытать от этого радость. Они радовались внизу, в лагере, когда слышали вокруг восторженный шепот: «Эти ребята железно ходят!» Радовались, но не показывали виду: «Зола!»