Фермер вернулся, подождал, пока Миллионер подойдет, и ударил его в лицо.
— За что?! — злобно рыдал Миллионер, валяясь в снегу. — Джон, за что он меня ударил?!
Джон затрясся от гнева.
— Пошел к черту! Какой я тебе Джон!
— Он хорек, — прошептала Роззи. — Просто вонючий хорек.
От лагеря отделилась цепочка красных огней — спасательный отряд вышел с факелами. Люди шли очень быстро, но время тянулось медленно. Роззи давно не чувствовала пальцев на ногах. Пробовала шевелить ими и не понимала, шевелятся ли они. Она не могла справиться с дрожью, сотрясавшей ее как-то вдруг одеревеневшее тело. Она кусала губы и злилась. Ей казалось, что у нее есть силы для куда более тяжелых испытаний. «Не надо было сдаваться, не надо было сдаваться! — убеждала она себя. — Поэтому так трудно теперь идти. Конечно поэтому… Я знаю».
Как это бывает с теряющими сознание людьми, ей показалось, что падают и куда-то исчезают горы, звезды, издалека слышатся чьи-то голоса… Она еще копошилась в снегу, стараясь встать на четвереньки, и не могла.
— Федя! — тихо позвала она Фермера. — Федя же! Гена!..
Она не видела, что они оба склонились над ней, не чувствовала, что ее растирают, тормошат.
Геннадий попытался взять ее на руки. Но обмороженные руки не слушались его, он не мог ее удержать.
Тогда Фермер обхватил Роззи, поднялся и осторожно пошел к ледопаду, навстречу людям. В ледопаде горели огни. Красные отсветы метались по стенам трещин. Люди спешили вверх.
Федя прижимал девушку к себе, стараясь ее согреть, и спрашивал у нее:
— Ты слышишь, Катя?! Очнись! Ты слышишь? Я люблю тебя, Катя…
Геннадий шел сзади. Один Миллионер, спотыкаясь, как пьяный, бегал по кругу. Он понимал: по протоптанной тропке ходить легче. Он продержится. Он не замерзнет. Его тоже спасут…
КОНЕЦ ЦВАНГЕРА
Худяков сдержал обещание. Он приехал в лагерь и рассказал о том, как был пойман Цвангер…
Вот как все это происходило летом и осенью 1942 года.
… Над степями стоял горький дым пополам с пылью и закрывал солнце. Горела пшеница.
А здесь, в Светлой поляне, было тихо, но тревожно. Смутный гул боев доносился сюда, и все напряженно прислушивались к нему. Наверху по-прежнему сияли снега. Клубясь, медленно нарастали башнеподобные облака; тень от них набегала на склоны, и казалось, горы тоже прислушиваются к чему-то и хмурятся.
После полудня, в самую жару, через поселок прошли к перевалу студенты какого-то института. Старенького профессора несли на носилках.
И сразу за ними появился прощелыга и вор — Мирза Мирзоев, в новой черной бурке, на горячем тонконогом коне. Мирзоев прогарцевал к заповеднику.
— Видишь? — спросил он у Худякова, который, открывая вольеры, выгонял на волю подопытных животных.
— Вижу. Где украл?
— О! Минэ теперь еще много ест. Как у мой дедушки-княз.
— Тоже грабил, — презрительно сказал Худяков.
— A-а, собака! — остервенился Мирзоев. — Всех ре́жим скора. На, получай!
Выхватив нагайку, Мирзоев хлестнул Худякова по лицу, круто вздыбил коня и ускакал, трусливо пригнувшись к луке.
Худяков вытер ладонью кровь с рассеченного лица. Глаза его были сухими и горячими. Не Мирзоев страшен. Страшны те, кто ползут и ползут, как саранча, там, по степи, со своими танками.
К вечеру в поселок пришла рота красноармейцев. В ней было не больше тридцати человек, с почерневшими лицами и потрескавшимися от жары губами.
Они уже видели смерть, и поэтому здесь, в Светлой поляне, где было еще так тихо и мирно, их воспаленные глаза смотрели как-то недоумевающе. В короткие часы отдыха, которые остались им, наверное, до утра, они занялись солдатским делом — стиркой портянок и пропотевших нательных рубах. Но вскоре все это перешло в руки светлополянских женщин, а красноармейцы, кроме тех, кто стоял на постах, разлеглись на траве в тени под чинарами и сразу заснули.
В одном из спящих кое-кто из светлополянцев узнал известного альпиниста Андрея Тонкого, но будить не стали. Пусть спит.
Утром появились уже хорошо знакомые своими зловещими очертаниями самолеты и, покружившись над Лысой горой, высыпали десант. Было видно, как падал он вдалеке большими белыми хлопьями, как снег с ясного утреннего неба; и от этого поганого «снега» щемило сердце и сжимались кулаки.