— Ох!.. — доносится до Матвея Ивановича приглушенный стон. — Ох!
— Сейчас, сейчас… — шепчет Матвей Иванович, не останавливаясь и ожесточенно врубаясь в снег. — Сейчас…
И так метр за метром…
Ни сзади, ни впереди не видно леса. Крутится, крутится снежное месиво. Наверху, справа, слева, внизу под ногами — всюду снег. Сани стали совсем белые, и Кулуар, который лежит, свернувшись, за ними, — снежный бугор. Сам Матвей Иванович весь залеплен снегом. Только на разгоряченном лице и на шее он тает. Временами Матвею Ивановичу чудится, что вот так все это уже когда-то было: снег, сани, ветер, снег…
Он устал. Но в вое ветра ему слышатся стоны.
«Ох!..» — явственно доносится до него, и он, как автомат, поднимает лыжу и опускает ее, перекидывает ветки, подтягивает сани и шепчет, с трудом переводя дыхание:
— Сей-час… сей-час…
Стемнело, когда Матвей Иванович понял, что сил у него больше нет. В глазах кружилась белая карусель. Руки дрожали и не могли поднять лыжу. «Как же это?» — подумал он. Но потом ему стало все безразлично.
Какой-то холодный покой заползал в сердце. «Надо отдохнуть… Отдохну», — вяло подумал он и тяжело опустился в снег…
Метель покружилась над ним и укрыла белым одеялом…
Он очнулся оттого, что почувствовал на лице что-то горячее и влажное. Это взволнованный Кулуар без стеснения облизывал лицо хозяина. «Вставай, нельзя спать… Вставай».
Ветер утих. Снег продолжал валиться крупными мягкими хлопьями. Кулуар вдруг громко и радостно залаял. Матвей Иванович приподнялся. Сквозь завесу снега метрах в пятидесяти темнела опушка леса, а по склону к ним бежали люди на лыжах…
… Ночь Матвей Иванович провел в лесу у костра, подкрепляясь горячим чаем с шоколадом и разговаривая с приятелем из Светлой поляны, который остался с ним почаевничать в лесу. Плечко увезли вечером, и теперь он, наверное, был в больнице.
Утром Матвей Иванович отправился в лагерь.
За километр было слышно, как визжал голодный Джи. Брыська, выгнув спину дугой и задрав хвост, описала восьмерку вокруг ног хозяина.
Кулуар наелся, отправился на привычное место на крыльцо и разлегся там как ни в чем не бывало.
Прошло несколько дней. Матвей Иванович старался не оставаться без дела. Было все-таки тоскливо. Он знал (об этом сообщили по радио), что операцию сделали и что хотя случай был тяжелый, но Плечко ничего не угрожает. Он передавал привет и спрашивал, — не попался ли волк?
Матвей Иванович отправился осматривать капканы без всякой надежды на то, что найдется такой глупый волк, который попадется в ловушку. Но волк попался. Прежде чем Матвей Иванович успел это заметить, Кулуар молча, с ощетинившейся на загривке шерстью бросился вперед. Волк, до того как Матвей Иванович его прикончил, успел разорвать Кулуару ухо.
— Вот болван, — сказал Матвей Иванович Кулуару, который все не мог успокоиться, — так тебе и надо! Молод еще с такими матерыми разбойниками драться…
Если бы не этот волк, Матвей Иванович, может быть, и не ушел бы из лагеря. Но желание порадовать Плечко, показать ему первую добытую волчью шкуру растопило последние сомнения.
«В два-то дня я, пожалуй, и управлюсь, — подумал Матвей Иванович. — Повидаю, и обратно. А Кулуар здесь останется. Сторож хороший. Да кто сюда в такое время придет?» — успокаивал он себя.
Вечером Матвей Иванович долго возился в кладовой, выбирая при свете фонаря, что бы снести Плечко повкусней. И, уже сложив в рюкзак банку вишневого варенья, масло, икру, сгущенное молоко, засомневался: «Могут не разрешить…»
— Ты как думаешь? — спросил Матвей Иванович у Кулуара, который, просунув голову в дверь, наблюдал за хозяином. — Не разрешат ведь, а?..
Уловив укоризненную интонацию в голосе Матвея Ивановича, Кулуар сконфузился, отвел глаза в сторону и отступил в тамбур кладовки. Дверь тихонько закрылась за ним. Матвей Иванович улыбнулся…
Выходить надо было рано, и еду для своих зверей Матвей Иванович варил ночью. Согнанная с плиты Брыська попробовала было устроиться на полке с книгами, но опрокинула там бутылочку с чернилами, за что ей немедленно попало. Смертельно обиженная, она забралась под койку Плечко и больше оттуда не появлялась.
Кулуар понимал, что Матвей Иванович куда-то собирается, но не знал, возьмет ли он его с собой.
Несколько раз пес открывал наружную дверь, и тогда в комнате было слышно, как в передней цокали по полу его когти, а Джи начинал возиться и недовольно кряхтел от напущенного Кулуаром холода.
Еда была сварена. Матвей Иванович сложил все по-походному, пристегнув под клапан рюкзака свернутую волчью шкуру, и сел на койку починить крепление у лыжи.