— Котлеты, — ответил Юра. — И хлеб.
Миллионер втянул острым носом воздух.
— Блеск, — сказал он. — Юноша, подходите ближе.
— Мальчики, — попросила Роззи, — я не могу есть всухомятку. Кто принесет мне воды?
— Я, — поспешно откликнулся Юра.
— Пожалуйста, — разрешила Роззи. — Вот кружка.
Пока они ели, Юра все выяснил.
Это были те самые ребята, которые спасли денежный ящик.
Джон показал Юре записку. Начальник бывшего лагеря «Узеньги» писал здешнему:
«Прошу нижепоименованных альпинистов принять до конца смены как отличившихся во время аварийной работы, т. е. стихийного бедствия…»
Но сегодня воскресенье, начальник лагеря и бухгалтер Иван Павлович уехали по семейным делам в Светлую поляну, и поэтому записка не имела никакой цены. Некому было положить резолюцию: «Бухг. оформить», — некому было и произвести процесс оформления, без которого, как известно, человек не может быть зачислен ни на один из видов довольствия.
Вот почему «джоны» голодали с утра на берегу блуждающей протоки.
То, что Юра помог этим ребятам, наполняло его сердце гордостью. Они понравились ему. Людям вообще нравятся те, кому они помогают в тяжелую минуту. Кроме того, Юра понимал, что «джоны» настоящие альпинисты, хотя и со странностями, не новички, как он. Об этом можно было догадаться и по тому, как ладно сидела на их крепких фигурах одежда, и по тому, какие точные и уверенные, а вместе с тем слегка небрежные движения были у них, когда они прыгали с камня на камень вслед за Юрой к лагерному душу.
Юра твердо обещал им «устроить» горячую воду, но совсем не был уверен в том, что это удастся. Наличие горячей воды в душе от него не зависело.
Когда они выбрались из кустарника на большую плоскую скалу, с которой во всем своем великолепии были видны Зубр и Аман-Кая, Юра остановился. Как всякий хозяин, он хотел похвастаться своими горами.
— Как называются эти холмики? — спросил Джон подчеркнуто пренебрежительно.
— Холмики?! — Так назвать самые сложные и большие вершины района? Юра растерялся.
— Конечно, холмики, милый чечако, — ласково сказала Роззи.
«Чечако?.. Что такое чечако?» — старался вспомнить Юра. Где-то он слышал это слово. Ага. У Джека Лондона. Оно означает: новичок. Юра покраснел.
— Да, новичок, — решительно сказал он и с вызовом посмотрел на Роззи. — И что же?
— Ничего, мистер, не огорчайтесь. Это бывает, — процедил Миллионер.
— Он читал старого Джека? — притворно удивилась Роззи.
— Всеобщее среднее образование, — съязвил Миллионер, — делает доступным чтение мировой литературы.
— Брось, — сморщился Джон. — Навалились на парня.
К счастью, в душе оказалась горячая вода. Юра облегченно вздохнул и вдруг со всех ног бросился обратно к протоке. Там, прижатые камнями, полоскались в воде его вещи. Полоскались ли?
Нарочитая, изысканная вежливость и то, что многие принимали за сдержанную мужественность, медленно и незаметно, как ржавчина, распространялись по лагерю. Не так отчаянно звенел гонг, когда значкисты или новички возвращались с ледовых занятий. Рукопожатия стали суше, поцелуи менее горячими. Да особенно и не расцелуешься, поздравляя подругу с успешным возвращением в лагерь, если невдалеке стоят Джон, Роззи и в особенности Миллионер, который смотрит на тебя холодными глазами так, как будто хочет сказать: «Целуются, поздравляют. А с чем?.. Зола».
Нашлись и последователи. Женя Птицын придумал для себя кличку — Долговязый Ев — и стал называть всех мужчин мистерами, а девушек — леди. Кличка, выдуманная Женей, не прижилась, но как-то само собой сложилась другая. Его стали звать: мистер Птичкин.
— Леди, — говорил мистер Птичкин, — ваши ботинки собрали между триконями половину почвенного покрова Большого Кавказа. Я буду рад сопровождать вас к месту, где вы сможете привести их в порядок и смазать несравненной мазью для горной обуви фирмы «Солидол, тавот и компания».
«Леди» церемонно приседала, разводя в сторону обе штанины своих лыжных брюк.
— Вы оказали мне честь, мистер. Я никогда не забуду вашей заботы обо мне. Еще дольше я буду вас помнить, если вы сами почистите мои ботинки и смажете их вышеуказанной мазью. Леди, как вам, надеюсь, известно, не может пачкать свои руки о почвенный покров даже Большого Кавказа. Вот, берите…
— Э-э… — бормотал мистер Птичкин упавшим голосом. — Я счастлив, что могу заслужить вашу благодарность. — И отправлялся чистить чужие ботинки. А что ему оставалось делать?
Юра Мухин тоже изменился. Все свободное время он проводил около «джонов». Или они уединялись с Миллионером, который ему объяснял разницу между индиана-вуги и буги-вуги, или издали следил за Роззи в надежде, что ей понадобится какая-нибудь услуга.
Лина как-то ему сказала:
— Увлекаешься этими «джонами»?
Было ясно, что главным образом она имеет в виду Роззи.
— А ты киноискусством? — отпарировал Юра.
Лина вспыхнула. Она понимала, что Юра намекает на ее прогулки по лагерю киноэкспедиции с известным киноартистом, который рассказывал ей о «кухне кино» и, между прочим, считал, что у нее, у Лины, несомненно есть данные.
— Это глупо!
— Вот и я говорю.
— Ну, знаешь!.. — Лина тряхнула головой. — Все-таки лучше, чем твои припадочные танцы. Ты думаешь, никто не видит, как вы с Миллионером дрыгаете ногами у протоки?
Смутиться пришла очередь Юре.
— Организм требует танцев, — неуверенно сказал он. — И современных, а не доисторических. Серость…
Мысли и даже сами выражения принадлежали Миллионеру, и Юра с ними полностью не был согласен. В глубине души он понимал, что буги-вуги скорее походил на танец пещерных людей, чем на вальс, например тот, который он танцевал когда-то с Линой. Но раз пошел такой разговор…
Дело могло кончиться полным разрывом. К счастью, площадка перед клубом, где они ссорились, стала наполняться людьми. Отсюда был виден тот очень крутой снежник Кара-баши, который при спусках обходят по скалам, а на занятиях показывают как теоретически недоступный ни для подъема, ни для спуска.
По снежнику с бешеной скоростью мчались вниз четыре черные точки. У Юры сжалось сердце. Ведь «джоны» ушли сегодня на Кара-баши. У них восхождение на схоженность. Это они!
— Падают! — закричал кто-то.
Новички уже знали, что врезаться с такой скоростью в скалы, окаймляющие внизу снежник, — смерть.
— Начспаса, скорей! Где Прохоров?
А Прохоров стоял здесь же и спокойно смотрел в бинокль.
— Так не падают, — сказал он не отрываясь. — Видите, как они ровно держат дистанцию. Поворачивают… Они глиссируют.
— Ребята! — заорал мистер Птичкин, размахивая руками. — Это боги!
— Что он сказал?
— Он сказал — боги, но это техника!
— Видишь, Лина?
— Ну, вижу.
— Это тебе не бутафорские скалы из фанеры и ваты с нафталином у твоих киношников. Ползают там, как тараканы. А потом будем смотреть в кино и восхищаться — смелые люди! Тьфу!..
Прохоров неторопливо передал бинокль замполиту и сказал:
— Что-то мне кажется, они без рюкзаков. Посмотри.
— Ты думаешь?
— Могут, — задумчиво ответил Прохоров. — С них станет.
— Не видать. Ты, пожалуй, неправ. Что ж, они не понимают? А вдруг погода испортится, задержатся?.. Тогда как?
Как будто вернулись прежние дни. Не с ленцой и скептическими улыбочками, а бегом, в считанные секунды, собрался лагерь на линейку. Такое воодушевление охватило новичков, какое бывает разве лишь при встрече группы, вернувшейся с рекордного восхождения.
Роззи, легко шагая, провела мимо палаток своих мальчиков, небрежно отрапортовала начспасу и вручила записку, снятую с Кара-баши. Обычно на эту вершину ходили из лагеря за четырнадцать — шестнадцать часов. Им потребовалось всего десять.
— С рюкзаками ходили? — в упор спросил Прохоров.
— А это что? — Миллионер с издевательской улыбкой похлопал по рюкзаку, лежащему у его ног. — Мираж? Видение?