— Держатся, — говорил он Худякову, — это хорошо.
Но как-то днем над поляной прошли в сторону перевала тяжело груженные «юнкерсы». Андрей и Худяков молча смотрели им вслед. Через несколько томительных минут от перевала донеслись звуки тяжелых разрывов: «ах-ах-ах!» и снова — «ах-ах-ах!». Земля сотрясалась. Сразу же в грохот бомбежки вплелась трескотня перестрелки, а потом все это потонуло в зловещем, все разрастающемся рокоте.
— Лавины… — прохрипел Андрей. — Понимаешь?
Он лихорадочно вспоминал, на какой стороне хребта — на той, нашей, или на этой, северной — больше лавиноопасных склонов. Куда пошли лавины?
Худяков, видимо, думал о том же.
— Сюда, — сказал он. — Сюда больше. Хоть бы их всех смело к чертовой матери, сволочей!
На другой день перестрелка у перевала не возобновлялась. Потом прошло еще несколько дней — все было тихо. Или немцам удалось взять перевал и они спустились на юг, или они отказались от попыток штурмовать перевал? Что же?
Утром, когда Андрей проснулся, Худяков сидел на крыльце и сбривал начисто свои седые усы.
— Думаешь, не узнают? — спросил Андрей, поднимаясь с койки.
— Узнать, может, и узнают, да не сразу, — ответил Худяков.
— Пожалуй, я пойду, — проговорил Андрей.
— Нет уж. Твое дело там, — Худяков махнул рукой с бритвой в сторону главного хребта. — А здесь мне каждый камень знаком.
Худяков встал.
— А хорошие усы были, — сказал он со вздохом. — Может, конечно, вырастут, а может, того… и не вырастут…
Оружия он не взял. Прийти обещал к вечеру. Но вечер наступил, а его не было.
Стояла та напряженная тишина, которая в лесу и в горах предшествует ночи. Сверху с буков время от времени падали на землю круглые колючие орехи. Приближалась осень.
Андрей сидел на крыльце прислушиваясь. Внизу глухо шумела река, будто там, за лесом, шел поезд и никак не мог пройти.
На мгновение он очень ясно представил себе такой вечер у себя дома, в Смоленске, а потом вспомнил знойную степь, клубы черного дыма, рогатые каски, мелькающие на путях станции, которую обороняла его рота.
— Иэхх! — проскрежетал он зубами.
Вдруг что-то взорвалось внизу, в Светлой поляне. Андрей вскочил. Перекатившись эхом по горам, грохот умолк — и снова наступила тишина.
Худяков не шел. Не пришел он и на другой день. Под вечер Андрей взял автомат, проверил затвор и вышел из сторожки. Где и как будет искать Худякова, он не знал.
Ноги плохо слушались. Он отвык ходить. Временами кружилась голова, но он упрямо спускался к реке. Стемнело. Чуть заметная и днем, тропа исчезла. Река шумела совсем близко, за деревьями. Какая-то тень мелькнула впереди и скрылась за буком. Андрей вскинул автомат и сделал шаг вперед.
— Ну тебя к дьяволу! Еще застрелишь, — послышался из-за дерева голос Худякова.
Обнимая старика, Андрей спросил:
— Как же ты в такой темноте меня узнал?
— А кто может здесь по ночам шататься? Ты да Мирзоев. Он за мной целый день бегает, как собака. Партизан хочет выследить. Выслуживается. Узнал меня сегодня, сволочь, и без усов.
— Так ведь он и мог быть?
— Он-то вперед не шагнул бы. Трус.
Худяков был голоден. Андрей зажег огонь в камельке и поставил котелок. Красноватый трепещущий свет падал на усталое лицо Худякова. За приоткрытой дверью клубился ночной туман. Все потонуло в нем: лес, горы, сторожка. Казалось, шагни за порог — и растворишься в густом черно-сером облаке.
— В Светлой поляне Цвангер, — глухо сказал Худяков.
— Кто?
— Цвангер, говорю. Ты-то его знаешь.
Андрей вспомнил лето тридцать седьмого года, гладкого баварского альпиниста, начальника экспедиции мюнхенского клуба «Горный орел». Теперь все становилось понятно. И то, почему Цвангер тогда усиленно интересовался Зубром: с этой вершины все видно как на ладони; и то, почему десант быстро и точно вышел к Красным скалам. Цвангер в то лето шатался и здесь.
Вот опять судьба сталкивает их. Снова пришел сюда этот «гость».
— Перевал они не взяли, — продолжал Худяков. — Кишка тонка.
Он приподнял крышку котелка — и сторожка сразу наполнилась клубами пара.
— Ты сиди, Николай Александрович, я сейчас заправлю. — Андрей в темноте вытащил из-под койки мешочек с вермишелью.
— Взрыв слышал? — спросил Худяков, опуская крышку.
— Слышал.
— Мост кто-то взорвал. Они пушки к перевалу тащили. Не вышло. Только как он подобрался? Мост-то охраняли. Один путь был — по реке.
— По реке? — изумился Андрей.
— Больше никак.
Худякову удалось узнать многое. Уже хлебая суп, он рассказал, что в Светлой поляне организовано акционерное общество. В Оленьей балке рубят заповедный бук. Цвангер — один из учредителей общества. Или пай имеет. Черт его знает.
— Но вот зачем он послал на ишаках груз к Голубому ручью? Не пойму. Какой-то особый отряд собран. Должно быть, тоже туда пойдет. Зачем? — спросил Худяков. — Ведь там не пройдешь!
Андрей встал, подошел к двери и постоял на крыльце, будто что-то пытаясь разглядеть в тумане. Потом вернулся и тяжело сел на койку.
— Пройти можно, — хрипло сказал он. — Есть там перевал. Он его знает. С Зубра видел. Понимаешь, Николай Александрович, в чем теперь наша задача?..
Задача состояла в том, чтобы успеть прийти на Чертов перевал раньше Цвангера и попытаться предупредить своих.
Неизвестно, когда выйдут к Голубому ручью немцы. Может быть, уже вышли. Надо спешить.
Андрей и Худяков собрались еще затемно. К утру туман опустился ниже и лежал теперь под ними такой плотной пеленой, что, казалось, можно было перейти по ней на ту сторону долины. Звездное небо чуть зеленело на востоке. Черными расплывчатыми тенями стояли деревья. Было холодно и сыро. Худяков подвел коня, похлопал его по шее и перекинул связанные рюкзаки через седло.
— До скал дойдет, — сказал Худяков Андрею. — Потом придется отпустить.
Они поднимались молча. Изредка подковы звенели о камень.
Когда подошли к скалам, Худяков снял уздечку, поцеловал коня в лоб.
— Спасибо, брат. Ступай.
Вскинув рюкзаки, они полезли на скалы. Конь попытался идти за ними, да не смог…
Боковой, сравнительно невысокий, хребет, по которому двигались Андрей и Худяков, выводил к поляне Зубров, к тому месту, где Голубой ручей сливался с речкой Бешеной. Туда же вела дорога от Светлой поляны. Может быть, сейчас там внизу по дороге ехал Цвангер со своим отрядом?
Взошло солнце и понемногу растопило туман в долине. Надо было спускаться с гребня. На фоне неба снизу их могли заметить.
А ниже идти было гораздо труднее.
Лишь к вечеру они увидели поляну Зубров. В расступившейся зелени виднелись дальше внизу постройки альпинистского лагеря, а напротив, через долину, возносилась к небу черная с белыми пятнами висячих ледников стена Зубра.
Было тихо. От перевала не доносилось звуков выстрелов. На Зубре, как и всегда, к вечеру собиралось облачко, окутывая вершину. Косые длинные тени скал падали на Аманкайский ледник, изрезанный трещинами. Все было так же, как и раньше.
Надо было спускаться и выходить к ущелью Голубого ручья. Андрей посмотрел на серое от усталости лицо Худякова. Он полулежал на камнях, откинувшись спиной на рюкзак и зажав между коленами винтовку с расщепленным прикладом.
— Еще день ходу, — осторожно сказал Андрей. — Где заночуем?
Худяков с трудом приподнял голову и хрипло ответил:
— Надо уже там, у Голубого ручья.
Он полежал еще несколько секунд и тяжело поднялся:
— Пошли.
И все-таки они опоздали. Отряд Цвангера пришел раньше и уже расположился лагерем в верховьях Голубого ручья, закрыв путь к Чертову перевалу. Палатки были разбросаны по обеим сторонам ущелья. Отвесные гладкие стены, хорошо знакомые Андрею, поднимались справа и слева, — не обойдешь. Когда-то на одной из этих скальных стен Цвангер тренировал своих баварских «орлов».
Худяков и Андрей лежали за камнями на границе леса в низкорослом березняке, чуть тронутом осенью. Солнце село, и зеленые фигурки гитлеровцев, сновавшие между палатками, превращались в черные тени.