— Лина, — прерывающимся голосом крикнул он, когда понял, что догнать не сможет. — Адрес?! Скажи адрес? Шляпа! Вот… Пришлю…
Но поезд уже набрал скорость, и, когда Павлуша, чуть не свалившись, остановился на краю платформы, ему послышалось, что Лина крикнула:
— Оставь у себя!.. Встретимся здесь же!..
ЗИМОЙ
Осень в горах наступает внезапно.
Еще вчера возвращались с восхождений усталые, но возбужденные своими победами альпинисты. Их встречали на линейке цветами. Девушки обнимали подруг, обменивались рукопожатиями юноши. Звенели песни, сверкало солнце, гулко ухал мяч на волейбольной площадке. В столовой, к огорчению дежурного, было всегда очень шумно.
А сегодня утром все погрузились на машины и уехали. Долго еще, отражаясь в скалах, то затухая, то вдруг снова вспыхивая, летела над долиной песня. Но и она умолкла вдали.
В наступившей тишине отчетливо стал слышен грозный рев реки. Первые желтые листья упали в холодную стремительную воду и понеслись, кружась и ныряя, вниз, в долину, вслед за машинами.
Лагерь опустел…
Вырастая над снегами и черными скалами, клубятся плотные молочно-белые облака и надвигаются на солнце. Впереди них в светло-синем небе скользят легкие, почти прозрачные перистые облачка — цирусы. В долине пока тихо. Лишь наверху злобно хозяйничает ветер, срывая с вершин снег. Горы дымятся белыми факелами. На гребне сейчас не устоять. Надо скорее спускаться, искать место для палатки, надежно крепить ее крюками к скалам и терпеливо ждать. Идет непогода…
Несколько дней неистовствовали дождь и ветер. По тропам, протоптанным альпинистами на ближних склонах, неслись потоки. Шумели деревья, шумела река. Где-то наверху, в горах, время от времени прокатывался грозный рокот. Это ветер столкнет с гребня камень, и он, падая, зацепит другой, потом еще и еще, и все вместе они ринутся вниз, подскакивая на выступах, обгоняя друг друга, сметая все, что можно смести на пути, — лавина!..
Почерневшие от дождя лагерные здания стоят заколоченные, молчаливые. На веранде клуба, на лагерной линейке, на дорожках валяются сучья и ветки, сорванные с деревьев ветром. Лишь в домике бывшей бухгалтерии лагеря по вечерам зажигается свет и желтым пятном падает на мокрую, унылую траву под окном.
В домике живут добровольно оставшиеся на зимовку завскладом снаряжения Матвей Иванович и радист Коля Плечко… Задача их как будто несложная: охранять лагерь да вести, по просьбе метеостанции заповедника, кое-какие наблюдения. С этой задачей справился бы и один человек, но с одним-то человеком в горах мало ли что может случиться. Кроме того, дорогу к лагерю скоро занесет снегом, и единственная связь с внешним миром будет радио.
У Матвея Ивановича три зверя: молодой пес Кулуар, кабанчик английской породы Джи и кокетливая, красивая кошка Брыська. Они тоже остаются на зимовку.
Кулуар — сын горной овчарки. Матвей Иванович получил его в подарок от своего друга чабана маленьким косолапым щенком, толстым и лохматым, похожим на медвежонка. Сейчас Кулуар вырос. Ростом, широкой грудью, крепкими мускулами он обещает быть посильнее своей матери, которая однажды в единоборстве с волками, напавшими на стадо, задушила двух серых разбойников.
После ненастья вернулись ясные дни. Облака, перевалив через боковые хребты, ушли куда-то на север. Но все изменилось. Солнце стало не таким жарким, как прежде, небо — не таким синим. В особенно прозрачном осеннем воздухе отчетливо виднелись дальние вершины, которые летом за знойным маревом лишь угадывались. Дождь, ливший в долине, наверху, в горах, выпал снегом, и черные скалы и жандармы на предвершинных гребнях стали неузнаваемы.
Этот первый снег на скалах еще растает, но он коварен. Днем на солнце он, подтаивая, сочится тысячами ручейков, а ночью сковывается морозом. Скалы обледеневают, и случись идти по ним — нет труднее и опаснее пути…
Буки тихо роняют пожелтевшие широкие листья.
Матвей Иванович выносит на солнце для просушки перед длительным хранением альпинистское снаряжение: палатки, штормовые костюмы, спальные мешки, окованные горные ботинки, сплетенные из эластичных капроновых волокон веревки.
Плечко тянет провод антенны, установленной на самом высоком здании в лагере, к домику, выбранному для зимовки. Работая, он напевает сквозь зубы.
Кулуар помогает Матвею Ивановичу. Получив в складе тяжелый горный ботинок, он спускается по крутой лестнице и несет его к указанному месту. Пес увлечен своей работой и делает ее с удовольствием. Поставив ботинок в ряд с другими, он возвращается за следующим. И снова бежит обратно. Но вдруг на полпути замечает какое-то легкое движение в кустах и, повернув голову, мгновенно застывает как изваяние. Влажный нос Кулуара втягивает воздух. Еще секунда и…
Впрочем, Кулуар играет. Ему отлично известно, что в кустах бродит ненасытный Джи, подбирающий буковые орешки и зачем-то подковыривающий носом довольно тяжелые камни. Джи занят своим делом с утра. Его судьба, конечно, предопределена, но он об этом не знает и время от времени удовлетворенно хрюкает и чавкает, часто моргая подслеповатыми глазами с белыми ресницами.
Таким образом, все работают. Лишь Брыська в грациозной позе развалилась на солнце и бездельничает.
Лист за листом обнажаются деревья, в ледниках и снегах замерзают на весу не успевшие упасть капли. В реке все меньше и меньше становится воды. Она течет теперь прозрачно-голубая, тяжелая и уж не мечется и не ревет, как прежде, а глухо бормочет, будто ворчливо рассказывает длинную-длинную сказку. Дни проходят за днями…
По вечерам Плечко учит Матвея Ивановича работать на рации.
— Вот это питание, — говорит он, — включаем… Видишь, лампы нагреваются. Здесь антенна, это земля. Включаем прием. Раз… И настраиваемся на длинных… Москву? — спрашивает он.
Матвей Иванович кивает, не выпуская изо рта самодельной трубки.
В приемнике что-то оглушительно трещит. Плечко быстро вращает рукоятку обратной связи. Брыська, уютно устроившаяся на теплых кирпичах печки, подняла голову и навострила уши: «Что такое? Какой безобразный шум!»
В Москве концерт.
О чем-то задушевно поет скрипка. Рояль вторит ей, и обоим — Матвею Ивановичу и Плечко — кажется, что это рокочет их река.
Плечко сидит задумчиво, обхватив колени руками. Молодое его лицо серьезно и светло.
Не выдержав, на крыльце завозился Кулуар. Его душу терзают эти звуки, так и подмывает заскулить, но он знает, — нельзя!
Потом Матвей Иванович уходит с фонарем записать метеонаблюдения — температуру воздуха и земли, скорость и направление ветра, облачность…
Уже лежа в спальных мешках, они слушают сводку погоды, стараясь не пропустить тех нескольких слов, которые скажут об их районе, и удивляясь тому, что в Оймяконе уже пятьдесят градусов мороза, а в Ашхабаде еще 18 градусов тепла. Бьют часы Кремлевской башни…
Печка, на которой квартирует изнеженная Брыська, одной стороной выходит в пустую переднюю комнату, где живет Джи и стоят обеденные приборы: у кабанчика большое деревянное корытце, у Кулуара старая эмалированная кастрюля и Брыськина алюминиевая миска. Входная дверь на пружине. Изнутри ее могут открыть и кабанчик и Брыська, а снаружи умеет это делать только Кулуар. Но и Джи, и Брыська редко выходят на улицу, — холодно. Кулуар же холода не боится и ночует на крыльце, забираясь в переднюю только в тех случаях, когда идет дождь или дует очень сильный ветер.
Если выйти ночью на крыльцо, Кулуар поднимает голову: «В чем дело?», — а потом приподнимает уши и пристальным взглядом смотрит на темный лес: «Не прозевал ли я какой-нибудь опасности?»
Густые темно-синие тени лежат на леднике. Жестоким холодом веет от сверкающих пустынных снегов. Каково-то сейчас там оказаться человеку? И вдруг видишь: высоко-высоко, перед самым гребнем, по леднику поднимаются две черные фигурки. Кто?.. Куда?.. Безумцы! Там не пройдешь. Надо их остановить! Но как?.. Да нет — это наваждение… Фигурки никуда не движутся. Это камни, сорвавшиеся с гребня и вмерзшие в лед.