"Как же научить неграмотную бабушку правильно, по-русски разговаривать?" - часто думал я, однако советоваться с кем-то стеснялся.
И вот, когда дядя Ваня с Ниной Николаевной уехали проводить отпуск у нее на родине, подвернулась ненастная погода. Вёдро, как мы порешили с бабушкой, сглазила заведующая избой-читальней Шура Мальгина. Пока я рисовал длинными цветными карандашами карикатуры для колхозной стенгазеты, Шура тренькала на балалайке и пела одну и ту же частушку:
Вот она посыпала
Погода сыроватая,
Сама белого лица
Любила черноватого...
- Кого, кого ты опять присушила? - Бабушка хитро прищурилась на бойкую рыжую девку, но Шура озорно стрельнула зелеными глазами и отмахнулась:
- А никого, Лукия Григорьевна! Никого! Наши-то кавалеры в солдатах и по фэзэо...
- Ну тогда небушко изурочишь, дождя наворожишь, - заметила бабушка.
И верно, в самый разгар сенокоса, когда позарез нужна сухая погода, затянуло небо облаками и заненастило. Подойдет перевала - ливнем льет, в промежутках бусенец матрусит. Земля напилась, не принимала в себя дождь, и все кругом водой взялось.
Куда по такой погоде? Ни в лес, ни на речку ловить щук жерлицами, ни в огород...
Бабушка вязала шерстяные носки Нине Николаевне, а я перебирал книги своей тетушки. Правда, тетей я ее еще ни разу не называл, а все по имени-отчеству, как раньше в школе.
Книги все много раз читаны-перечитаны, ни одной новой нету. И вдруг под тетрадями увидел книгу. Обрадовался вначале, да тут же и огорчился. Не художественная книга, а словарь русского языка. Хотел ее обратно положить, да вспомнил о своем желании научить бабушку правильному русскому языку.
Раскрыл словарь наугад и говорю:
- Бабушка, слушай меня и учись говорить!
- Говорить учиться?! - изумилась она. - Да ты в уме ли, Васько? Девятый десяток живу, и никто мне не баял, будто я говорить не умею.
- Да нет, бабушка, говорить-то ты умеешь, но говоришь неправильно.
- Чего, чего?! - засмеялась она. - Как ето неправильно?
- Как? А вот так! Скажи мне слово - интеллигенция.
- Ин-ин... - неуверенно начала повторять она и скороговоркой выговорила: - Интелего!
- Ну и неправильно! - захохотал я и снова уткнулся в книжку. Скажи - автобус.
- Табус! - не задумываясь, брякнула бабушка.
- Массив - скажи!
- Шшив! - отвечает бабушка.
- Да никакой не шшив, а массив! - сержусь я. - Допустим, массив леса, массив хлеба, поле то есть!
- Эвон что, - не обижается бабушка, продолжая ловко вязать носок. - А по мне, так оно и есть поле. Ну пашня, ну покос, ну увал, ну угор... Правильно?
- Нет, бабушка, не правильно! А скажи, кем работает дядя Ваня?
- В школе этим, этим...
- Военруком! - подсказываю бабушке, и она с облегчением подхватывает:
- Во-во! Им, им и робит!
- Так ты скажи, скажи!
Однако бабушка не повторяет слово военрук, а смеется. И я смеюсь, вспомнив, как шли мы с ягодами из Согры по соседней деревне Макарьевке и знакомая старушка задала Лукии Григорьевне этот же самый вопрос:
- Кем у тебя Ваньша-то робит?
- А индуком в школе! - отозвалась бабушка.
Странное дело: старушка поняла ее и не переспросила...
Помню, в войну жила у бабушки на квартире воспитатель детдома Тамара, так ее бабушка звала не иначе как Самара. Нет, но научить мне, видно, Лукию Григорьевну русскому языку!.. Читаю ей заковыристые слова, а она молчком слушает да носок вяжет.
- Бабушка, да ты повторяй их, заучивай! - прошу ее, а она только головой кивает.
- Не русские они, Васько, эти слова-то! - наконец говорит бабушка и серьезно смотрит мне в глаза.
- Как не русские?
- А так. Раз я не могу их выговорить правильно и ты сам по книжке читаешь. Ну, стало быть, и не русские.
- Какие тогда, по-твоему, русские?
- Какие? - Бабушка быстро произносит несколько слов, я ищу, но в словаре их нету.
Я-то их понимаю и знаю, да найти не могу.
- Бабушка, какие же они русские, если в словаре русского языка их нет!
- А чьи же они тогда?
- Ну чьи, наши! - отвечаю я бабушке.
- А раз наши, стало быть, и русские! - твердо говорит она. - Если бы не русские, то разве бы ты их понимал?
И неожиданно:
- Васько! Паужнать время, сбегай-ко в завозню и принеси латку с варенцом.
Я оставляю книгу на столе, вскакиваю с лавки и бегу к двери. Бабушкин заботливый голос настигает меня у порога:
- Набрось на плечи Ваньшин дождевик да не выскакивай на улку нарастопашку!
- Нараспашку, - поправляю я бабушку, и она не обижается:
- Ну, ну нараспашку! Думаешь, я и совсем худа на язык.
Пока доставал из погреба горшок варенца с поджаристыми пенками, бабушка застелила столешницу льняной скатертью, положила подовые витушки, поставила деревянную миску, а в ней каждому по узорной деревянной ложке.
- Ох, Васько, совсем я выжилась из ума! - Бабушка всплескивает руками. - Забыла наказать, чтобы и лагунчик с квасом ты заодно захватил...
- Ничего, на той же ноге обернусь! - живо откликаюсь я и снова бегу в завозню.
Мне нравится бабушкин ядреный квас на семиденном мелу, с листьями смородины и вишняка.
Потом поочередно мы умываемся из медного рукомойника, утираемся чистым рукотертом и садимся ужинать. Хлебаем варенец с витушками и ведем речь о том, куда пойдем с ней, как перестанет матрусить дождь. Говорим и говорим с бабушкой, говорим понятными для нас словами. Я напрочь забываю, что в тетушкиной книге не отыщутся многие произносимые нами слова: бельник, елань, релки, копанец, ляжина, слизуны, глубяна...
Когда после пажины вспоминаю о книжке, где столько трудных для бабушки слов, мне становится неловко за свою затею - учить ее правильному русскому языку. Она права: ну разве можно в одну, пусть и в толстую книгу поместить все народные слова? Только что мы разговаривали с ней понятными нашими словами. А раз они наши - стало быть, они и русские.
НА ИСЕТИ, У ЯЧМЕНЕВО
Облазали мы с сыном все потайные места, где за двое суток, бывало, никого не увидишь и не услышишь, кроме птиц и плескания рыб. Однако летний свинолагерь намертво занавозил лопушистые омута речки Крутишки; суховейное лето, словно солощее коровье стадо, ополовинило кроткую речушку Ольховочку, и она виновато проглянула мшисто-зеленым дном и бурыми скелетами ольховых коряжин; родниковый Боровляночке "ужал губы" намытый по водополице засолоневший песок.
Чего уж речки, если Максимовская и Замараевская старицы подняли свои берега, и лишь выскочки-чебачишки, высверкивая из ускользавшей от них воды, живили сонливое течение. И совестно выбрасывать их на сушу, и муторно снимать с крючка да споласкивать с рук жидкие блестки чешуек.
Вышли к реке Исети, куда скатывалась вода с отсыхающих рукавов стариц и речек, но и она не утешила. Не задирая подолов юбок и платьев, ее бродком пересекали у Загайновского перевоза и старухи и девки. А вдоль реки брел-восьмерил загулявший мужик, пускал по течению застрявшую в голове частушку:
Моя матаня далеко,
А на Исети глыбоко,
Эх-да!
Я разденуся-мырну
Да убегу на Одину.
Эх-да!
Когда ему попадались горбатые проплешины песчаных отмелей, он старался сплясать и так шлепал ладонями по Мокрым штанам, будто бы вдали у села Ячменево бабы на плотках колотили вальками замоченные половики. Мы не теряли из вида мужика-водомера: а вдруг он где-то на самом деле "мырнет" и найдет для нас ямину? Он бы все равно довел нас до глуби, но тут на повороте с косы - цвета осеннего жнивья - голые парни замахали мужику гитарой: