Но они были разумны. Этот камень, очевидно, обладал и разумом, и собственной волей. Он был одним из шести истоков Вселенной, и, раз он просил о помощи – Вселенная была в опасности. Она вспоминает слова – в каждом из измерений ты ждешь его, Джейн Фостер. Возможно, той, другой Джейн Локи был столь же необходим, как и ей самой, и это значит, что, возможно, у них был шанс – и на эту погибающую Вселенную, и друг на друга.
Но ему, стоящему чуть поодаль, она не говорит про это – вместо этого она говорит ему иное:
Тебе пора возвращаться домой.
Он резко вскидывает голову и смотрит на нее едва ли не с удивлением, и она гадает – правильный ли она сделала выбор. В конце концов, в одном из выборов она уже – непозволительно – ошиблась.
– Что произошло, Джейн? – и он явно не о камне. Когда она понимает – о чем он, она пытается отвернуться – от него, но он уже рядом, и он, так не любивший чужие прикосновения, крепко держит ее за плечи, препятствуя ей.
Ты знаешь, почему я ушел, и это правда, она знает, но это не то знание, что дарует спокойствие.
Она произносит:
– Ты хотел, чтобы я была счастлива.
Ей самой проще так думать.
– И что же, ты счастлива?
Впервые за то время, что она знает этого Локи, она видит в нем гнев – а ведь она уже почти поверила, что он более на него не способен.
(да, да, она счастлива, да, ну, почти).
– Почему я ушел?
Она больше не находит в себе сил сопротивляться ему, и поэтому она встречает прохладу его взгляда и – практически – не вздрагивает. И она отвечает:
Потому что ты испугался.
========== .11. ==========
***
Он был прав – они устроили в честь нее пир.
Асгардский дворец озарился светом факелов, благородные асы и асиньи гордо восседали в зале, и Джейн, глядя на все это, не могла поверить, что всего год назад она даже не была уверена, что встретится с Тором вновь. Что когда-нибудь увидит в своей короткой, тогда еще очевидно и слишком короткой жизни что-нибудь, кроме желтых раскаленных песков и неба, ограниченное их планетой и ее вычислениями. Тор сидел подле нее, его волосы отливали золотом, а взгляд – беззаботностью, пусть и его плечи были слегка напряжены; и она украдкой – так, чтобы никто не увидел – сжала его руку в успокаивающем доверительном жесте. Она сделала свой окончательный выбор, хотя и не была уверена, что он был лишь о ее бессмертии, но отныне жалеть было поздно, а значит она не имела права поддаваться смутным сомнениям, отыскавшим место где-то под самым сердцем.
Он был прав – она чувствовала себя чужой.
На них, восседающих чуть ли не во главе стола по правую руку от царя и царицы, едва ли смотрели – и она была благодарна этому. Локи был напротив них – рядом с Фриггой, и изредка делился с ней словами, и никогда – не ловил ее, Джейн, взгляд. Они так и не говорили больше после той магии, что осветила их переплетенные руки, и она не знала, не могла найти названия тому, что заставляло их стать осторожными друг с другом, чересчур осмотрительными и далекими. Она пыталась не думать об этом – по крайней мере, в тот час. Теперь у нее была вечность, чтобы подобрать ответы ко всем вопросам, и она собиралась воспользоваться этим.
Было так громко, шумно, что она и не сразу уловила начало чего-то легкого и ненавязчивого – но все затихли и расступились. И она увидела в окружении вечернего света и огней – бард, седовласый и древний, покрытый столетиями. Джейн улыбнулась Тору – она любила музыку, переплетенную со сказаниями. Его песни – это отражения жизни, шептал Тор, склонившись к ней. Он рассказывает только о том, что видит.
И он рассказывал о дальних мирах – об огненном и страшном, объятом пламенем, о пыльном и пустынном, где нет ничего, кроме холмов и ветра, о ярком и отважном, населенном созданиями смертными, уязвимыми, но смелыми и любопытными, об их народе и их царях. О холодном и промозглом – Йотунхейм, подумала Джейн, – и о царе его нареченном, но пропавшем, похищенном, царе, что должен был взойти на престол после того, как убил своего кровного отца. Джейн и не заметила, как все затихли, словно боясь дышать – для нее это были всего лишь рассказы, потерянные во времени и извлеченные из него же искусной рукой. Джейн не заметила, как притих Тор, не заметила и ярости Локи.
Бард все пел, и песня о том ледяном великане, что великаном на самом деле не был, полюбившем девушку из иного мира и лившем по ней синие слезы – синие, потому что они были ледяными, а на другие он не был способен, – оказалась последней.
Празднество продолжалось неуютно и неловко; Тор крепко сжимал ее руку – еще немного, и было бы больно, и в жесте том не было ничего отдающего, лишь забирающее. Джейн взглянула на противоположную сторону стола – туда, куда смотреть себе запрещала – и не увидела там ничего.
– Ты так и не поняла, Джейн? – вопрошал ее Тор уже в их покоях, когда все закончилось, когда они ушли – подальше, подальше ото всех. Она чувствовала горечь его слов, горечь и боль, и лишь качала головой – тогда она по-прежнему ничего не знала о том, что привело к разрушению Радужного моста, о том, что произошло в опочивальне Одина, как и о том, кем был его младший брат.
Тогда еще она и правда не знала, но когда узнала – не поверила. В конце концов, она сомневалась, что слезы Локи чем-то отличались бы от ее слез.
А потом – потом все было словно в тумане. Она ловила на себе чужие взгляды, чужие и неприятные, липкие – не отмоешь. Она принимала угрюмое молчание Тора и ни в чем не разубеждала его, потому что разубеждать его в том, в чем она сама не была уверена, оказалось бесполезно. Она любила его – по-прежнему любила его той самой первой восторженной любовью, обманчивой и неглубокой, той, что разгоралась три дня среди песков и солнца, но так и не окрепла – ни за время расставания, ни после. Она старалась не винить себя в том, что этой ее любви оказалось достаточно – для нее, но недостаточно – для него.
Локи не было рядом с ней, а ее не было рядом с ним. Переживали они чужие пересуды по отдельности, ожидая, когда все утихнет – утихало все медленно и неохотно. Тор торопил со свадьбой – но она все медлила, отчего – не знала сама (или же не могла признаться – даже себе). Локи видела лишь раз – посреди разгоревшегося дождя, на том самом месте, где он впервые подошел к ней, и он был озлоблен и, совсем немного – уязвим, и она хотела бы что-то сказать ему – но все стояла с ним под дождем, продолжая ожидать – чего-то.
Джейн вспомнила их давний разговор о просьбах, и она тогда подумала – если бы она правильно попросила его (о чем-то нужном, необходимом), он мог бы дать ей это. Она бы пошла за ним, только если бы ему это было нужно. Она была бы с ним рядом ровно столько, сколько бы он ни пожелал, только если бы ему это было нужно. На мгновение – долгое, невыносимое – уязвимости в нем оказалось больше, чем злости, целое мгновение – вот, сколько это длилось. Оно горело – ярко, болезненно, выцветало зеленым, а потом – вдруг – прекратилось.
Джейн растерялась. Она потянулась к нему – даже не зная, зачем. Он лишь отпрянул от нее, и сделанный им выбор (отражение ее собственного) осел на его губах словами, выдавленными, блеклыми – ты мне не нужна. Она покачнулась, но не сказала ничего, лишь смотрела не отрываясь, как он уходит.
Она промокла до нитки. Ее лихорадило два дня – два дня она не приходила в себя. На третий, когда наконец очнулась, Тор сидел подле нее, и он переживал за нее, и он просил ее – просто попробовать, начать все сначала, будто не было ничего, будто не было той песни о синих слезах. Ей некуда было идти, некуда возвращаться – Мидгард представлялся ей чем-то далеким и уже ненастоящим. Она была бессмертной и теперь по праву принадлежала этому миру. Она согласилась – жизнь с Тором была спокойной, но осторожной, пропитанной уважением друг к другу и стремительно остывающей (ненастоящей) влюбленностью.
Локи не возвращался.
***