Туман не ответил. В одном Пиф не сомневалась: на ней не было очков. Очки отбирали, насколько она знала, в лагерях. Очки и протезы. Правда, это было еще до потопа.
— Зона сраная, — сказала Пиф.
Она ничего не видела и теперь понимала, почему. Спотыкаясь и злобствуя, она пошла дальше.
Хлюп.
Хлюп.
Сейчас она себе нравилась. Очень даже нравилась.
— Я это сделала, — сказала она вслух. — Захотела и сделала.
Труба закончилась и вывела на пустырь. Приглядевшись, Пиф увидела, что стоит на территории брошенного пионерского лагеря. Гипсовые пионеры с отбитыми носами и оторванными руками, болтающимися на арматуре, валялись в траве, как убитые солдаты.
Она споткнулась об одного и испугалась. Потом пошевелила ногой. Гипсовый труп перевернулся на спину и слепо уставился в не-небо.
Пиф боялась посмотреть наверх, чтобы увидеть то, что видели эти выцарапанные белые глаза. Она не знала, почему ее охватывал такой панический ужас при одной только мысли о том, чтобы поднять голову.
Пиф села на пионера. Уткнулась локтями в колени. Колени онемели и ничего не чувствовали. В серой траве слабо брызгали струйки воды из покосившегося фонтана. Гипсовая чаша фонтана все еще хранила следы зеленой краски. Из-под зелени проглядывала мертвенная белизна отбитого гипса. Струйки то поднимались, то бессильно опадали. И они были мутно-зеленые.
Потом Пиф поняла, что рядом кто-то есть. Она смутно разглядела кирзовые сапоги. Прищурилась, потом наклонилась и потрогала рукой. Нет, сапоги не кирзовые, а кожаные, но очень прочные и твердые. И шнуровка до колен.
— Армейские ботинки харранского производства, — сообщил хриплый голос. — Не тяни ручонки, сучка.
Это был тот самый голос, который она слышала в тумане. Пиф покраснела. Сердце стукнуло под горлом. Впрочем, у нее теперь нет сердца и нет горла. Я СДЕЛАЛА ЭТО, напомнила она себе.
Незнакомец наклонился и взял ее за запястье. Теперь и Пиф увидела: распухшие перерезанные вены. Вена свешивалась из мертвой руки, как серая веревка.
— Ах ты, пизденыш, — сказал незнакомец с отеческой укоризной и отпустил ее руку.
Пиф обругала его, но и сама поняла, что выразилась неубедительно. Незнакомец даже не обиделся. Он сел рядом на поверженного пионера, поерзал поудобнее, устраиваясь на лице гипсового мальчика.
Пиф плохо различала незнакомца. И дело было не в тумане и не в ее близорукости. На самом деле здесь не было ни тумана, ни близорукости.
— Кто ты такой, черт побери? — спросила она.
— Когда ты была жива, то мыслях называла меня «Хозяином», — отозвался он спокойно. — Меня это устраивало. Собственно, ты всегда мне нравилась. Поэтому я и пришел тебя встретить.
Темная громада мужской фигуры. Лицо Хозяина терялось и расплывалось, но Пиф видела его длинные крепкие ноги в армейских штанах. Хозяин зевнул и шумно почесался в трусах.
— В общем-то, я твой ангел-хранитель, — сказал он. — Гляди.
Он сложил ладони и поднес их к самому лицу Пиф. Она тупо уставилась на них. Почерневшие от возни с какими-то машинными маслами, с жесткими мозолями, узловатые пальцы. Пиф привычно поискала глазами линию жизни. На таких ладонях линия жизни обычно сильная и ровная. Но мужская ладонь была пуста. На ней не было вообще ни одной линии.
— Видишь? — нетерпеливо сказал Хозяин.
— Руки, — промямлила Пиф. Она чувствовала себя полной дурой.
— Целуй, — велел Хозяин.
— Что?
Она близоруко заморгала.
Он расхохотался — где-то высоко, в полумраке. Сверкнули на загорелом лице крепкие белые зубы. На круглом загорелом лице с широко расставленными глазами.
И неожиданно, словно вспыхнуло солнце, она увидела его целиком. Коротко стриженые волосы — светлые, взъерошенные. И глаза — светлые и наглые, с черными точками зрачков.
— Ну, давай же, целуй, — повторил он.
Пиф лихорадочно соображала — что бы такого ответить. Наконец, она выдавила:
— Это… еще и парашу выносить, да?
Хозяин повалился в траву. Лицо гипсового пионера стерлось, осталась сплошная белая маска: тяжелая задница Хозяина смазала ее напрочь. Он лежал в траве и содрогался от хохота. Слезы потекли из его зажмуренных глаз.
Пиф встала. Набралась храбрости, толкнула его ногой в бок. Нога была босой.
Она посмотрела на свою ногу, потом спросила:
— Я что, голая?
Хозяин приподнял голову, открыл глаза, уставился на нее откровенным взглядом.
— Какая тебе разница? — поинтересовался он. — Твое бренное тело плавает сейчас в горячей воде. Ну, голая. Хочешь — оденься.
— Как?
— Отрасти крылья.
— Как? — снова спросила она.
— Откуда мне знать? — раздраженно отозвался Хозяин. Он завозился в траве, встал. И неожиданно с шумом, поднимая ветер, развернул два зеленых крыла.
Так и стоял, откинув голову и расправив плечи: рослый человек в пятнистых армейских штанах и шнурованных ботинках до колен, с лоснящимся обнаженным торсом и двумя огромными крыльями.
Крылья кокетливо сложились под подбородком, лицо Хозяина приблизилось к Пиф, глянуло на нее озорно.
Ей доводилось видеть изображения серафимов. Еще давно, когда Бэда водил ее в катакомбы. Скорбные лики, спрятанные в перьях. Только теперь вместо строгих лиц с изогнутыми темными ртами на нее сквозь водопад изумрудных перьев таращилась наглая сержантская физиономия и откровенно раздевала ее глазами.
— Перестань меня трахать, — сказала Пиф.
— А ты что-нибудь чувствуешь? — полюбопытствовал Хозяин и снова развернул крылья.
— Оргазм, — проворчала Пиф.
— Ладно, шутки в сторону.
Хозяин сложил крылья. Теперь он стал значительно выше ростом. Нависая над Пиф, он вопросил откуда-то из поднебесья:
— На хрена вены себе перерезала?
— Захотела, — упрямо сказала Пиф. — Захотела и сделала.
— На хрена?
— Хотелось! — крикнула Пиф, не смея поднять головы.
— Не выебывайся, — грозно донеслось из-под облаков. — А то выебут.
— Не знаю, зачем, — сдалась Пиф. Ей вдруг стало страшно. Она поняла, что ей все время было страшно. — Не могла больше жить… Я же ничего плохого не хотела. — И, трусливо вильнув, перевела разговор на другую тему. — А где я теперь?
— Понятия не имею.
— Но ведь ты здесь живешь?
— И ты тоже.
— Да я-то умерла!
— Подохла, — с наслаждением подтвердил Хозяин.
— Это место небытия?
— Небытия нет, — сообщил Хозяин. — Смерти нет. Библию читать надо, деревня.
Пиф обиделась.
— А это что, по-твоему? Бытие?
Хозяин высморкался двумя пальцами и вытер руку о штаны.
— Бытие есть, — сказал он, — а небытия нет. Так?
— Положим.
— Не положим, а так. — Хозяин наставительно поднял палец с твердым ногтем. На ногте чернело пятно, как будто недавно палец прищемили. — Бытие не имеет начала. Бытие не может возникнуть из ничего, кроме как из самого себя, потому что небытия нет. Стало быть, бытие вечно.
— Вечная жизнь, что ли? — Пиф нахмурила лоб.
— Бытие не имеет конца. Ибо конец бытия есть переход к небытию, а небытия нет. Бытие неизменно, ибо изменение бытия есть переход к небытию, а небытия нет. Бытие непрерывно, ибо всякий перерыв есть небытие, а небытия нет. И бытие цельно. Оно не содержит частей, которые были бы небытием…
— …Потому что бытие есть, а небытия нет.
— Вот именно. Нет смерти, ясно? Но самое смешное, что… бытия, в общем-то, тоже нет.
И он снова поднес руки к ее лицу.
Пиф увидела, что в ладонях плещется молоко. И ей до крика захотелось ощутить вкус этого молока на губах.
— Пей, детка, — сказал ангел-хранитель. — Все эти годы, пока ты была жива, я давал тебе полными горстями. И отбирал горстями. Ты ела из моих рук и никогда не задавала вопросов.
И Пиф прильнула к белому молоку в грубых мужских горстях, и оно на вкус оказалось как толченый гипс в протухшей воде.
Дом стоял на краю пустыря. Большой темный дом, сложенный почерневшими бревнами, на высоком каменном фундаменте. Такие дома на четыре квартиры строят иногда на окраинах областных и районных центров. Пиф оглянулась на ангела; он прикрыл глаза и кивнул.