Пиф задала этот вопрос Комедианту, когда они вместе сидели в доме с выбитыми стеклами в большой комнате с оторванными обоями.
Комедиант встретил Пиф на краю пустыря и привел к себе. У него было странное лицо: чем больше Пиф всматривалась, тем красивее оно становилось.
— Это одно и то же, — сказал Комедиант.
Пиф смотрела, как шевелятся его узкие губы. У него был очень маленький рот. Пиф не понимала, как он поет таким маленьким ртом, но он умел петь. Он говорил, что стекла в доме вылетели, когда он спел одну из последних песен. «Раньше здесь были стекла, — объяснял он, — но и без стекол в этом доме можно жить».
Голос Комедианта засмеялся. Голос висел под потолком, а Комедиант сидел рядом с Пиф на паркетном полу среди осколков и ждал, пока заварится чай.
— Как-то я ходила в катакомбы, к христианам, там был такой — отец Петр… — рассказывала Пиф.
Времени у них было навалом. По крайней мере, так ей казалось. И в этом она видела преимущества смерти. У мертвых много времени.
— Этот Петр говорил, что в рай люди попадают, если ведут праведный образ жизни, а в ад — если грешат…
— В раю должно быть блаженство, а в аду — мучения, — задумчиво проговорил Комедиант. — А здесь, как ты думаешь, что?
— Я не знаю. — Пиф растерялась. — Может быть, чистилище?
— Трудотерапия для покойников, — фыркнул Комедиант. — Это господа христиане тебе внушили?
— Я… не верю в их Бога Единого, — выпалила Пиф и тут же поняла, что лжет.
Комедиант посмотрел на нее левым глазом. Правый задумчиво уставился в потолок.
— Здесь трудно в Него не верить, — сказал он. — Факты, Пиф, упрямая вещь. Старик ближе к этому миру, чем к тому, откуда ты сбежала.
Голос Комедианта хихикнул. Комедиант запустил в него старым шлепанцем.
— Здесь нет мучений, — сказал Комедиант. — По крайней мере, никого не варят в котлах, не протыкают железными трезубцами. Никого не перевоспитывают. И не ублажают. Умеешь — ублажайся сама. Нет разницы между адом и раем, Пиф. Если ты задержишься здесь надолго, то поймешь, что принципиальной разницы между жизнью и смертью тоже нет.
Он встал, направился в ванную. Пиф осталась сидеть на полу.
— Идем, чай готов.
— Я боюсь, — сказала Пиф. И это было правдой.
Комедиант схватил ее за руку своей маленький костлявой рукой. Пиф поразилась его силе. Потащил за собой. Пиф зажмурилась, но тут же поняла, что это бесполезно: она продолжала видеть сквозь веки. Немного хуже, немного менее четко, но видела: выкрашенные темно-зеленой краской, облупленные стены ванной, грязная паутина под потолком, большая ванна, до краев наполненная чем-то темным…
— Нет! — крикнула Пиф.
Комедиант снял с крюка ведро, зачерпнул. Пиф не чувствовала запаха, но понимала, что сейчас они будут пить кровь. Ее кровь, сгнившую за несколько дней стояния.
— Пожалуйста, нет, — повторила она.
Комедиант схватил ее за шею и заставил наклониться к поверхности воды.
— Это чай, дура, — сказал он. — Ты самая большая дура из всех, кого я знаю!
Пиф открыла глаза и увидела, что в ванне действительно крепкий чай.
Они стали пить его прямо из ведра, зачерпывая горстями.
— Как ты умер? — спросила Пиф.
Комедиант задумался. Потом заговорил так, будто читал ей книгу:
— Я решил увидеть свой голос со стороны. Однажды мне это удалось. Я лежал и пел, а мой голос поднялся надо мной, и я мог заставлять его летать по комнате, мог лепить из него разные фигуры, бросать из угла в угол. Потом я увидел, что отворяется дверь, и за порогом начинается дорога. Я встал и ступил на эту дорогу. По обочинам росли странные деревья, а впереди, у самого моря, стоял храм с тонкими белыми колоннами. Я пошел к этому храму. И не вернулся назад.
— Гедда фон?..
— Что?
Гедда подняла глаза.
Она сидела в Эбаббаррском парке и тянула из бутылки темное пиво. Не сосчитать, сколько раз расточали здесь свое время она и Пиф — вот так, с пивной бутылкой в руке, среди бесконечной исступленной лоточной ярмарки Эбаббаррского парка.
Теперь, потеряв Пиф, Гедда бродила здесь почти каждый день, как будто не могла насытиться. И каждый день ее ждало одно и то же. Пиво, киоски, где выставлен все тот же товар из Хуме и Эбирнари, все те же книжные развалы и развалы видеокассет, назойливое смешение голосов: нищий с аккордеоном, грохот хэви-металла и тягучие страдания модной певицы из магнитофона.
И все это происходило без Пиф. Мир все еще тут, думала Гедда, а я все еще в миру. Я болтаюсь в желудке у огромного Мира-Кита, а он меня переваривает.
Нищенка: сидит на расстеленной на земле газете, перед ней треснувшая белая тарелка…
Упитанный мальчик на трехколесном велосипеде: везет два шарика, один белый, другой фиолетовый, мальчик смуглый, с узкими глазами и тяжелыми веками…
Торговцы из Хуме: резкий запах пота, одеколона и кетчупа. Они ловко пересчитывают деньги, у них тяжелые золотые перстни на пальцах, заросших тонким курчавым волосом…
— Я к вам обращаюсь, барышня фон?..
Гедда решила, что у нее опять хотят попросить допить пива и сдать бутылку, заработав на этом несколько грошей. Она увидела маленького дедушку с маленькими покрасневшими глазками. Дедушка глядел на Гедду с пьяной строгостью и слегка покачивался. Сморщенное личико дедушки тонуло в бороденке лопатой. От дедушки пахло чем-то острым и кислым, как будто он недавно искупался в маринаде.
Гедда сморщила нос.
Дедушка повторил:
— Гедда фон?..
— Неважно. Да, это я.
— Мне было сообщено, что недавно вы потеряли близкого человека, — все так же строго произнес дедушка. — Велено отыскать вас и вести переговоры.
— Я… да, я потеряла… Кто вы такой?
— Извольте отвечать, барышня. Первое я установил: вы — Гедда. Второе вы подтвердили: вы потеряли. Но будем точны, не станем допускать ошибок. Как звали человека, которого вы потеряли?
— Я не буду с вами разгова… — Неожиданно Гедда сдалась под сверлящим взглядом красноватых пьяненьких глазок. — Хорошо, ее звали Пиф. Что вам нужно?
Она была уверена, что сейчас дедуля попросит на опохмелку.
Он пожевал в бороде губами, многозначительно двинул лохматыми бровями и, распространяя кислый запах, придвинулся к Гедде вплотную.
— МНЕ? — Дедушка хмыкнул. — В первую очередь, это нужно вам. Мне было велено отыскать вас и передать следующее: вас, барышня, ждут на христианском кладбище. Это возле казнилища, знаете, наверное… Придете туда завтра, зайдете в храм, там спросите Петра.
Гедда поморщилась.
— Нельзя ли как-нибудь без христиан?
— Не надо перебивать, барышня фон?.. — Дедушка замолчал. Посмотрел наверх, увидел застрявший в ветвях воздушный шарик. — О чем я говорил?
— О храме на христианском кладбище.
— Не надо перебивать, барышня фон?..
— Просто Гедда.
— Не надо перебивать! — рассердился наконец дедушка. — Вас ждут завтра на христианском кладбище, в храме. Вы, надеюсь, сумеете найти там храм?
Не решаясь вставить ни слова, чтобы не навлечь на себя дедушкиного гнева, Гедда безмолвно кивнула.
— Отвечайте, когда вас спрашивают! — сердито сказал дедушка и затряс бородой.
— Да, я поняла. — Гедда встала.
Теперь, когда Гедда стояла в полный рост — высокая крупная женщина с пышными белокурыми волосами — дедушка казался рядом с ней сущим карлой. Он суетливо повел головой, втянул ее в плечи, поскреб ногтем рукав ватника (синий дворницкий ватник с дыркой на спине, отметила Гедда).
— Всего хорошего, — высокомерно попрощалась Гедда.
— Это… — в спину ей произнес дедушка.
Гедда обернулась.
— Что-то еще?
— Пивка оставьте допить, барышня фон?.. — просительно сказал дедушка.
«Как близко безумие, если вдуматься», — мелькнуло в голове Гедды.
Шел дождь. Гедда сложила зонтик и вошла в маленькую деревянную церковку, как ей было сказано сделать. Она остановилась в дверях, огляделась. Плоский потолок, старенький иконостас, запах мокрого дерева. Несмотря на неприятную близость казнилища, здесь было тихо и покойно.