Город постепенно пробуждался. Слышались шаги ранних прохожих, скрип калиток, протяжные голоса продавцов напитка из салепа. Внизу, у подножия холма, в церкви святой Марины зазвонили к заутрени.
Жейне не хотелось больше лежать. Она умылась, оделась, причесалась и вышла из комнаты.
Хотя уже рассвело, лампа на столе в общей комнате еще горела. В камине весело пылал огонь, распространяя приятное тепло.
— Ты чего так рано? — встревоженно спросила мать.
— Да что-то не спится… Хочется выпить чего-то теплого…
— Милена, — крикнула Наталия, — поставь чайник, Жейна хочет чаю.
— Я сама спущусь вниз, — сказала девушка.
— Внизу еще холодно. Укутайся в одеяло. Всю ночь лил дождь…
Жейна поправила подушки на миндере и села. Она чувствовала себя разбитой и уже жалела, что пришла сюда. Нужно было еще полежать в постели.
Наверху хлопнула дверь. Жейна подобрала ноги под широкую юбку, лицо ее вспыхнуло.
Грозев почти сбежал вниз по лестнице. На нем был тот же костюм, в котором он приехал.
— Доброе утро, — поздоровался он с женщинами.
Жейна ответила ему. Наталия Джумалиева приветливо взглянула на гостя поверх лампы.
— Доброе утро! Как вам спалось?
— Спасибо, хорошо… Холмы выглядят очень спокойными…
— Присаживайтесь. — подала ему стул Наталия.
Грозев расстегнул пиджак и сел. Потом посмотрел на Жейну. Ее пышные русые волосы, отливавшие в полумраке червонным золотом, были заплетены в тяжелую косу, перекинутую через плечо.
Все молчали. Было слышно, как дождь барабанит по стеклам, в комнате распространялся аромат буковых поленьев.
Милена принесла кофе для Грозева и чай для Жейны.
— Весна нынче какая дождливая, — с досадой сказала Наталия, наливая кофе Грозеву.
— Да, — согласился он. — Но все же в Пловдиве тепло, а дождь приятный.
— Интересно, скоро ли наступит весна? — задумчиво спросила Жейна, отпивая из чашки маленькими глотками.
— Но ведь она уже наступила, — заметил слегка удивленный Борис, — настоящая весна с теплым дождем и распустившимися деревьями.
— Для меня весна совсем другое, — покачала головой Жейна, поплотнее укутываясь в шаль. И, немного помолчав, тихо добавила:
— Солнце, чистое, безоблачное небо, птицы…
Грозев ничего не ответил. Он молча пил кофе, пытаясь отгадать, чем можно объяснить столь странно-одухотворенное выражение лица девушки.
«Может быть, болезнью, — подумал он, вспомнив слова Аргиряди, случайно оброненные им несколько дней назад, — а может, просто возрастом… Девушки в этом возрасте непонятны и не лишены странности…»
Грозев продолжал молчать, и Жейна воспользовалась случаем, чтобы получше рассмотреть его лицо. Над бровью у него белел большой шрам странной, изломанной формы. Интересно, что таилось у него в душе? Какой он: грубый или нежный? Умеет ли мечтать, способен ли любить?
— А вам случалось не спать ночью? — неожиданно спросила она.
— Довольно часто… — ответил Грозев.
— А что вы в таком случае делаете?
— Читаю или просто думаю в темноте.
— О чем?
— О многом, — он пожал плечами. — О самых будничных вещах, о работе, о том, что мне довелось говорить или слушать…
— А вы любите мечтать?
Грозев удивленно посмотрел на нее. Потом задумался. Выражение его лица несколько изменилось.
— Знаете, — ответил он, глядя прямо перед собой. — Часто бывает так, что мечты вынуждены уступить другой, настоящей жизни… А мечтать любит каждый… Я бы тоже хотел, но не знаю, смогу ли…
Он снова взглянул на девушку и чуть заметно улыбнулся.
— Может, все зависит от характера…
Но мечты делают человека благороднее, добрее, — продолжала настаивать Жейна, будто пытаясь прикоснуться к чему-то, спрятанному на дне его души.
Грозев помолчал, потом медленно, с расстановкой, произнес:
— Человек может быть благородным и не умея мечтать, милая барышня, даже когда ему приходится быть свидетелем самых жестоких, самых отвратительных поступков…
Жейна покачала головой.
— Отвратительное, жестокое унижают человека, убивают в нем благородство, делают его холодным, безмилостным…
— Отнюдь не всегда, — возразил Грозев, оставляя чашку на столе. — Порой отвратительное, жестокое заставляют нас прозреть, увидеть подлинную красоту и благородство, понять смысл жизни.