Эти вольнодумные слова разжигали воображение Христо, но порой его охватывал страх. Он чувствовал, что мир действительно нужно изменить, но глубоко в душе боялся пожара, в котором неминуемо сгорит и все прекрасное, созданное человеческими руками.
Самой ревностной слушательницей долгих размышлений Христо Джумалиева была его дочь Жейна. Пятнадцатилетняя девушка по-своему воспринимала слова отца, переживая за судьбу нигилистов и беспокоясь об участи далекой родины, которую они оставили.
Именно в читальнях Одессы и встретил Христо Анатолия Рабухина. Богатый, образованный и материально независимый, при этом досконально изучивший идеи народничества, Рабухин после долгих колебаний и мучительных сомнений посвятил себя идее славянства в России.
Сам обладавший непокорным духом, он отлично понимал волнения Христо, незаметно вовлекая его в агитационную работу в пользу движения за освобождение славян. В прошлом году, когда отзвук болгарского восстания эхом пронесся над Россией, и идея освободительной войны завоевывала все больше приверженцев в обществе, Христо Джумалиев неожиданно заболел тифом и в конце второй недели скончался. Для семьи его смерть была тяжелым, непоправимым ударом. Кроме того, ее экономическое положение пошатнулось. Старший брат не изъявил желания продолжить торговые сделки Христо в Одессе. Как видно, у него вообще не было никаких желаний. Он лишь бегло просмотрел счета, оставшиеся после брата, распорядился отправить товар, который по договору должен быть отправлен, и написал снохе письмо, советуя все продать и возвращаться в Пловдив.
Наталия охотно приняла предложение деверя, тем более, что здоровье Жейны было слабым: ее часто мучили головная боль и острый кашель, и врачи рекомендовали ей жить на юге.
С помощью Рабухина и других приятелей Христо — русских и болгар — за два месяца счета были приведены в порядок, и в конце августа прошлого года мать и дочь Джумалиевы отбыли по морю из России в Болгарию. Их провожали Рабухин и его жена.
А на следующий год, в начале марта, Рабухин написал, что будет проездом в Пловдиве. И вот вчера он прислал нарочного с сообщением, что прибыл в Пловдив, но только сегодня явился к ним возбужденный, исполненный разных предчувствий о событиях, о которых сейчас говорил.
— Вы еще вчера прибыли в Пловдив, — покачала головой Наталия, заворачивая в бумагу какой-то подарок, — а дали знать о себе лишь сейчас. Останьтесь хоть до завтра…
— Благодарю вас за приглашение, — Рабухин умолительно прижал руки к груди. — Но поймите меня, поезда ходят нерегулярно. А время неумолимо бежит… Мне нужно торопиться…
— Не смею вас задерживать, — сказала Наталия, — но знайте, что вы причиняете нам боль, ведь с вами связаны наши воспоминания о жизни в Одессе. Здесь же горе наше кажется еще сильнее. К тому же, после того, что произошло в прошлом году, в стране творится нечто ужасное…
Рабухин ответил не сразу, но потом, окинув взглядом женщин, медленно вымолвил:
— Все-таки, я думаю, что скоро нам удастся свидеться снова… при других обстоятельствах… более радостных, смею вас заверить.
Послышался цокот копыт. Подали коляску, которая должна была отвезти гостя на вокзал. Рабухин поднялся.
Жейна протянула ему небольшой пакет, обернутый тонкой пергаментной бумагой.
— Это Марье Александровне, — сказала она. — И помните, пожалуйста, что в Болгарии есть люди, которые вас не забыли.
Рабухин провел рукой по пакету.
— Благодарю вас, Евгения. И мы часто вас вспоминаем. Я непременно расскажу Марье Александровне, что вы выросли и стали очаровательной барышней.
Он вновь улыбнулся и, пожимая Наталии руку, добавил:
— Жизнь изменится, вот увидите. Нужно только быть в добром здравии… А теперь спокойной ночи и до свидания…
Откланявшись, он поспешил к лестнице, ведущей на первый этаж. Именно в эту минуту дверь внизу отворилась и послышался голос Луки, говоривший кому-то: