Голос ее звучал спокойно.
— Разумеется, нет, — ответил Грозев. — Поедем туда, куда вам хочется. Я тоже очень люблю поле.
На привязи нетерпеливо гарцевали Докса и еще один конь. Грозев помог Софии взобраться, затем вспрыгнул в седло. Это был другой конь, не тот, что в прошлый раз, более красивый и чуткий.
Они тронулись легкой рысью. Проехали мимо террасы. Аргиряди все еще был там.
— Софи, будь осторожна, — крикнул он и помахал им рукой.
Дочь лукаво посмотрела на него. К ней вновь вернулось хорошее настроение.
Ездоки миновали липовую аллею и выехали на тропинку, где произошел злополучный инцидент с Апостолидисом. София повернула Доксу к зарослям мяты, простиравшимся до самой реки.
— Не хочу по этой дорожке, — капризно заявила она. — Я — фаталистка.
— Вы, по-моему, не из пугливых, — заметил Грозев, уводя разговор в сторону от неприятного случая.
— Нет, я фаталистка, — упрямо тряхнула головой София. — Дома все об этом знают. — Она немного помолчала, потом добавила, не глядя на Грозева:
— Тетя Елени даже считает, что я поднимаюсь по лестнице всегда с левой ноги. А уж она-то знает — следит за каждым моим шагом.
— Наверное, любит вас… — сказал Грозев, любуясь профилем девушки.
— Очень… — кивнула девушка, и лицо ее сразу же стало серьезным. — Вообще, тетя заменила мне мать после того, как та умерла…
— Отец тоже питает к вам слабость…
— И я к нему, — ответила София и вдруг затараторила, охваченная необычной веселостью: — Вообще-то мы — странная семья. Отец ввел в доме патриархальный порядок и следит, чтобы он неукоснительно соблюдался. Тетя Елени благоговеет перед этим порядком и всячески его поддерживает. Словно если она его нарушит, мир полетит вверх тормашками. Перед отцом испытывает панический страх. Когда мы сидим за столом, она слово боится вымолвить… Иногда я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться…
Они выехали на берег. Огромные вербы отбрасывали тень на темную, спокойную воду, отливающую металлическим блеском. Обогнув мельницу, они направили коней к каменному плато, упиравшемуся в рисовое поле.
София молчала, задумавшись. По лицу ее пробегали веселые блики а глаза странно блестели…
Потом она вдруг предложила:
— А почему бы вам не остаться у нас и завтра? Приедут гости…
— Итальянец и господин Апостолидис? — в тон ей спросил Грозев.
— О! — с деланным ужасом воскликнула София. — Игнасио уехал… Представляете, он забыл у нас свой паспорт… Такой рассеянный… После его отъезда мы перевернули в доме все вверх дном, разыскивая этот паспорт. А спустя две недели Цвета обнаружила его в кармане халата Игнасио. А Апостолидис после случая с его знаменитым костюмом вообще больше не появлялся…
Она перестала смеяться. Потом продолжала:
— Приедут Амурат-бей, Хамид-паша и, возможно, Павел Данов с отцом.
— Хамид-паша и старый торговец зерном стоят один другого, — заметил Грозев.
— Да, — кивнула София. Натянув узду, она направила Доксу вниз по тропинке. Помолчав немного, добавила:
— Но Амурат-бей — совсем иной…
— Да, — подтвердил Грозев. — Человек он интересный…
— Мне кажется, что он умный, образованный и вообще человек совсем иных взглядов, — заявила София.
— Вполне возможно, — спокойно согласился Грозев. — Я не знаком с ним близко. Но, наверно, это один из самых способных офицеров Порты… Однако мне думается, что он в немилости… по политическим причинам.
— И все же, — в задумчивости произнесла София, глядя куда-то вдаль, — даже если все их офицеры такие, как Амурат-бей, все равно рабство — ни с чем не сравнимое бедствие. И это подтверждается насмешками иностранцев, их надменным презрением к нашей жалкой участи…
Грозев ждал, что София продолжит начатый разговор, но девушка вдруг замолчала.
«Какой странный характер, — подумал Грозев. — Интересно, что она сознает, а чего нет? Отец ее явно хорошо понимает все, что делает. А ее представление о рабстве, что это — всего лишь досада по поводу отношения иностранцев или что-то большее? Внутренним убеждением или просто милостыней была ее помощь хорватским повстанцам?»
— Расскажите мне еще что-нибудь о вашей семье, — попросил он.
София усмехнулась.
— Ну что я могу рассказать. Интересного много. Например, мы часто устраиваем домашние праздники…
— Наверное, это действительно забавно…
— Вы даже не можете себе представить, — рассмеялась девушка. — Я играю, а отец поет. У него хороший голос… В дни рождения мы исполняем целые музыкальные программы. Интересно посмотреть на нас со стороны. Но должна вам сказать, традиции у нас строго соблюдаются. Отец мой настаивает на этом. Помню, однажды на Василия[24] у нас были гости из Марселя. Когда мы пошли махать вокруг очага кочергами и бить в медные блюда, они глядели на нас так, будто мы вершим языческий обряд.
Глаза Софии искрились, и вся ее сдержанность куда-то улетучилась, неузнаваемо изменив обычно спокойную дочь Аргиряди.
Грозев с интересом наблюдал за ней.
— Но, вероятно, это нисколько вас не смущало, — весело сказал он.
Она удивленно взглянула на него. Глаза его смеялись. Секунду-другую они смотрели друг на друга, потом девушка отвернулась.
— Я никогда не стеснялась того, что делаю, и того, кто я есть, господин Грозев, — холодно проговорила она. — Может быть, вы неправильно меня поняли…
Грозев с улыбкой смотрел на ее разрумянившуюся щеку.
— Нет, — покачал он головой. — Просто мне хотелось знать, что определяет ваше представление о достойном и недостойном у людей.
София ничего не ответила. Она по-прежнему смотрела вперед, лицо ее постепенно погасло. Когда они взобрались наверх, девушка дернула поводья и пустила Доксу галопом. Вскоре показалось поле. Солнце освещало верхушки деревьев, растущих вдоль реки, легкий, прозрачный воздух чуть заметно дрожал. София нервно правила лошадью. Доксе как будто передалось возбужденное состояние хозяйки. Когда они подъехали к саду возле имения, София снова пустила лошадь вскачь. Грозев последовал за ней. Воистину, наездница была капризной и своенравной.
У конюшни София осадила Доксу так резко, что кобыла почти присела на задние ноги и зафыркала, мотая головой. Наездница спрыгнула, прежде чем Грозев успел ей подать руку.
Аргиряди, как видно, слышал топот копыт, потому что вышел на террасу.
— А я уж было подумал, что вы добрались до Мечкюра, — заметил он.
— Мы ездили к нижним мельницам, — ответила София, изо все» сил стараясь сохранить спокойствие. — Но у меня разболелась голова…
Она подошла к отцу и поцеловала его в щеку.
— Поэтому я пойду прилягу… — Потом обернулась к Грозеву: — До свидания, господин Грозев, благодарю вас…
На ее бледном лице странно блестели темные глаза.
— Я тоже вам благодарен, мадемуазель, — ответил Грозев со сдержанной, ничего не выражающей улыбкой. — До свидания…
Ночью София не сомкнула глаз. На другой день она отказалась спуститься вниз, придумав какой-то предлог, весь день провела у себя в комнате и оделась незадолго до того, как Аргиряди отправился в Пловдив. Обычно отец возвращался в город в воскресенье вечером, а она с тетей Елени в понедельник утром. Но на этот раз София выразила желание вернуться вместе с отцом. Аргиряди сразу же согласился, тем более, что дочь действительно выглядела неважно.
По дороге Аргиряди перебирал в уме услышанное сегодня за столом. Война выявила полную беспомощность и неспособность турок обеспечить пропитание войскам и городскому населению. Аргиряди случалось жить в Европе, и он хорошо знал, что судьба государств зависит не только от штыков и блеска мундиров, но и от мешков зерна, от рулонов тканей и черных слитков металла, которые сгружались в портах. Снабжение же Румелии день ото дня становилось все хуже. Но вместо беспокойства в душе торговца была досада и холодное безразличие.
Рядом с ним куталась в пелерину София. Она вспоминала вчерашний день, цепляясь за каждую подробность и спрашивая себя, почему слова Грозева вызвали в душе раздражение? Что он хотел сказать своими намеками? Что в поведении гостя заставляло ее терять способность владеть собой? Она закусила губу. Ничего не скажешь, она вела себя, как девчонка: сначала по-глупому болтала, а после этого — вспылила хуже новенькой пансионерки. Был ли он ей неприятен? Нет. В нем даже есть что-то такое, что ей определенно нравилось. София тряхнула головой, как бы отгоняя назойливые мысли, и выглянула наружу.