Он стал вслушиваться в слова Сулейман-паши, который продолжал жестикулировать, стоя за столом. «Старая привычка еврейских торговцев из Баварии…» — подумал с досадой Амурат-бей, вспомнив происхождение маршала. Этот факт всегда его раздражал, от него страдало его оттоманское самолюбие. Сулейман-паша снова предлагал какой-то вариант. Амурат-бей уставился на карту и перестал его слушать.
В сущности Сулейман-паша в одном был прав: в кульминационный момент войны решительное сражение, даже со спорным успехом, могло бы привести к почетному перемирию. Все остальное означало поражение — позорное и окончательное. Пока утешительно было то, что русские, по всей вероятности, не подозревали о возможности жесткой обороны на Фракийской низменности. Это могло стать крупным шансом в борьбе за желаемое перемирие.
— Вот и все! — произнес слегка охрипшим голосом Сулейман-паша. — Таково реальное положение! Все остальное — лишь неверие, слабость, страх!
Замолчав, он склонился над картой. В комнате воцарилась мертвая тишина. Огонек лампы дрожал и колебался, отбрасывая на стены расплывчатые тени присутствующих. И в этот момент откуда-то издалека донеслись артиллерийские залпы — глухие и зловещие, как подземное эхо.
Сулейман-паша поднял голову, прислушиваясь. Обежав взглядом сидящих за столом, медленно произнес, словно прикидывая:
— Вероятно, это авангард Креденера к северу от Пазарджика…
Потом выпрямился, глаза его блеснули торжеством:
— Кончено! Хотят ли не хотят — им придется принять бой! Сейчас они поймут, на что надеялись и в чем ошиблись…
Маршал тяжело опустил кулак на стол.
В дверь робко постучали. Что-то шепнули адъютанту. Адъютант приблизился к столу.
— Вас вызывают вниз, в аппаратную, ваше превосходительство. Вас и Амурат-бея…
В аппаратной принимали сообщение из ставки в Илдызкьошке. Телеграфный аппарат неравномерно стучал, лента закручивалась в спираль.
Адъютант вынул таблицу с телеграфным кодом и стал читать:
«К сведению маршала Сулейман-паши и Амурат-бея. Лично. Совершенно секретно. Румелийский план обороны известен противнику во всех подробностях. Осуществить его не представляется возможным. Ждите дальнейших распоряжений…»
Сулейман-паша словно окаменел, потом обернулся и взглянул на ошеломленного Амурат-бея. От пляшущего огонька лампы лицо Амурат-бея казалось изборожденным длинными страшными морщинами.
Аппарат продолжал бесстрастно стучать: «Ждите дальнейших распоряжений…»
Амурат-бей повернул ключ и оторвал телеграфную ленту. Подойдя к камину, швырнул ее в огонь. Взвилось яркое пламя, и от ленты ничего не осталось.
17
Поздним вечером первого дня рождества заговорщики в последний раз собрались в бараке на Бунарджике. Все были сильно возбуждены.
В глубине комнаты у окна сидел новый человек — бай Рангел Йотов. Бородатый разбойник выглядел все таким же подтянутым, каким помнил его Грозев по сотирской мельнице. Месяцы скитаний не погасили ясный, доверчивый свет в его глазах. Два дня назад бай Рангел привел с Бойковских выселков группу из десятка человек. Калчев разместил это «воинство» по домам своих двоюродных братьев в Царацово, и сейчас они, вооруженные пятью бердянками, ждали лишь сигнала, чтобы, как заявил бай Рангел, «ударить по Пловдиву и поднять болгарский флаг на мютесарифстве».
Грозев вкратце рассказал о положении на фронте по сведениям, полученным от Илича и Тырнева, затем повернулся к Косте Калчеву:
— Каким оружием мы располагаем?
— Двенадцатью ружьями и шестью пистолетами, — ответил Калчев, которому после провала на складе Джумалии было поручено собирать новое оружие.
Грозев покачал головой.
— Само по себе это ничто, — сказал он, — но если у нас будет достаточно людей, то мы нападем на склады и захватим нужное нам оружие… Людям бай Рангела надо дать еще три ружья…
— Не нужны они мне… — бай Рангел махнул рукой. — Нам хватает тех, что у нас есть… Другим парням еще не приходилось стрелять… Ну а что делать, они знают — пусть только начнется…
Немного помолчав, Грозев медленно оглядел всех. Потом снова обратился к Калчеву:
— Можем ли мы рассчитывать на людей из Айрени, Кара-Таира и Куклена?
— На десятерых, не больше… Ты ж знаешь, в такие смутные времена каждый боится оставить дом… Турки кишмя кишат повсюду…
Борис задумчиво побарабанил пальцами по столу.
— Иными словами, мы можем рассчитывать лишь на вовлечение жителей города в последний момент… — Посмотрев на Рабухина, он добавил: — В таком случае давайте выясним вопрос с орудиями еще сейчас…
— Вчера, — начал Рабухин, — мы с Христо Тырневым проникли к подножию Небеттепе, и он показал мне их расположение. Орудий девять. Большая их часть поставлена с целью помешать окружению города. Но те, которые находятся на западном склоне холма, занимают отличные позиции и могут держать под обстрелом всю пазарджикскую дорогу… Кроме того, они могут разрушить мост и помешать переходу через реку на длительное время…
— Если б можно было, — произнес нерешительно Коста Калчев, — вывести их из строя, положение во многом облегчилось бы.
— Два из них, — сказал Бруцев, — мы можем уничтожить, проникнув в их расположение со взрывчаткой…
Рабухин поднял брови.
— Это было бы прекрасно, только вот удастся ли? Наша задача сейчас сообщить точные координаты и тип орудий…
И Рабухин подробно объяснил, что надо сделать.
Засиделись допоздна. Возбужденно говорили, предлагали, спорили. Обсуждали вопрос, как спасти арестантов из Ташкапу, как справиться с пожарами, к которым турки неминуемо прибегнут. И эти разговоры казались людям настолько невероятными, что время от времени они вдруг умолкали, словно эти мгновения тишины были им необходимы, чтобы поверить в свои слова. Каждый по-своему понимал, что именно сейчас из его жизни уходит что-то неповторимое.
На третий день рождества, поздно вечером, когда Грозев и Рабухин в сотый раз изучали русскую военную карту и обдумывали движение войск к Пловдиву, послышались далекие артиллерийские залпы.
Они переглянулись. Огонек лампы плясал в их зрачках.
Снова раздался глухой орудийный грохот. Они почти одновременно вскочили и выбежали наружу. Откуда-то с северо-запада сквозь ледяные просторы ночи доносилось эхо артиллерийской канонады. И тогда эти заросшие щетиной взрослые мужчины крепко обнялись, радостно смеясь, как дети.
— Они отсюда километрах в тридцати, не больше, — произнес, снова прислушавшись, Рабухин. — Наверное, около Пазарджика или уже вступили в него.
Оба вернулись в барак. Закрыв за собой дверь, Рабухин заявил:
— Так или иначе надо действовать! Время выжидания кончилось! Грозев молча посмотрел на него.
— Отсюда мы ничего не можем предпринять, — сказал он. — Завтра нужно спуститься в город.
— Куда? — пожал плечами русский.
— К Матею Доцову… Ты — в его дом на Небеттепе, а я — в мастерскую…
Рабухин подошел к окну, скрестил руки на груди.
— Хорошо… — он засмеялся. — Авангард вступает в Пловдив.
Потом снова подсел к столу и склонился над картой.
Грозев неподвижно стоял за его спиной, глядя на ржавую струйку копоти, поднимавшуюся из отверстия лампового стекла.
Русский обернулся.
— О чем думаешь? — улыбнулся он.
— Думаю о том, можем ли мы организовать группу из десяти-двенадцати человек, чтобы напасть на Ташкапу. Ждать больше нельзя.
— Какая охрана у тюрьмы? — спросил Рабухин.
— Насколько мне известно, очень сильная.
— Тогда лучше организовать побег заключенных.
— Вот сейчас нам как воздух нужны отряды — какой силой были бы двести-триста вооруженных человек в такой момент!.. — воскликнул Грозев.