— Лаврус!..
— Слушаю! — на пороге вырос хорунжий, щелкнул каблуками.
— Отведи господина в палатку Харцева — пусть там пообедает и отдохнет. Он поедет с нами в Пловдив.
Поев и согрев у жаровни замерзшие ноги, Коста Калчев лег на походную койку и прислушался к вечернему шуму вокруг.
Незаметно он заснул. Он не мог сказать, сколько времени спал. Проснулся от призывного звука трубы и топота сотен ног. Стояла глубокая ночь. В свете костров мельками тени людей и повозок. Ржали кони, от их заиндевевших морд поднимался пар.
Мимо палатки прошел Иваненко с седлом на плече.
— Выступаем к Пловдиву… Давай, братушка!.. — крикнул он, глаза его сверкнули в темноте.
Калчев пошел вслед за Иваненко. По утрамбованному снегу среди деревьев в направлении пловдивского шоссе уже двигались первые колонны. Где-то в темноте, за кустарниками, тоже шли солдаты, в биваке ясно слышались их громкие голоса и резкие команды офицеров.
Лаврус — в застегнутой доверху шинели, чисто выбритый, с вызывающе закрученными черными усами — уже сидел верхом на коне. Вид у него был строгий и торжественный. Впереди били барабаны, мимо костров шли колонны.
Калчев молча вскочил на коня рядом с Иваненко, покоренный странной торжественностью, с какой люди отправлялись в бой, в котором многие, быть может, найдут свою смерть.
Когда они в конце колонны проехали мимо бивака, небо на востоке слегка посветлело, голубоватый дым угасающих костров окутывал, словно туман, оставленный бивак.
Оглянувшись, Калчев увидел, что к берегу Марицы со всех сторон направляются колонны, освещенные факелами.
— Будем переходить Марицу… — сказал Иваненко, и Калчев увидел, что его едва пробивающиеся усики заиндевели. Шинель у него тоже была вся в инее, им был припорошен и русый чуб, спадавший на лоб.
Когда миновали редкий сосняк, взгляду их открылась широкая лента Марицы. Еще не рассвело, но в бледном свете занимающегося утра было видно, как над темной поверхностью воды поднимается пар. То, что увидел Калчев на берегу, показалось ему невероятным. Солдаты снимали шинели, брюки и сапоги, скатывали их в узел и, держа его над головой, входили в ледяную воду. Свободной рукой каждый держался за ремень товарища.
Чуть ниже по течению другая цепочка полуголых людей, связанных веревкой, преодолев середину реки, уже поднималась на противоположный берег. Впереди шли крестьяне из Адыкьойя, указывая блюд.
Барабаны умолкли, слышались лишь удары кусков льда, которые несла река. Время от времени раздавался чей-то вскрик, ржание лошади, и снова воцарялась тишина.
Те, кто уже переправился на другую сторону, протянули новые веревки и, держась за них, все больше и больше солдат входило в воду.
К берегу со стороны пловдивского шоссе подъехал драгунский эскадрон. Возглавлял его худой невысокий офицер с бледным мальчишеским лицом.
— Драгуны, — обратился он к всадникам, вставшим полукругом на берегу, — на каждого коня — по одному пехотинцу! Колонной по одному — марш вперед, через реку!..
Возле всадников тотчас появились пехотинцы — те, кто был пониже ростом. Они усаживались на коней позади всадников, держа под мышкой свои узлы.
Лаврус обернулся к своим уланам и тихо, с уважением в голосе произнес:
— Это капитан Александр Петрович Бураго из шестьдесят третьего гвардейского драгунского полка… Безумный смельчак… У Вакарела он открыл нам путь к Ихтиману…
Потом, вспомнив что-то, добавил:
— Его эскадрон находится под личным командованием генерала Гурко…
Драгуны Бураго уже переправляли пехотинцев на другой берег.
Кони тревожно ржали, продвигаясь по воде.
Командовавший переправой полковник, подняв саблю, что-то громко сказал.
— Наш черед! — воскликнул Лаврус, привстав на стременах.
На противоположном берегу первые части уже вступили в бой с противником, шла ожесточенная стрельба.
Эскадрон улан вошел в реку. Где-то посредине ехал разъезд Лавруса.
Калчев почувствовал, как ледяная вода капканом охватила его ноги, боль пронзила до самых костей. На миг перехватило дыхание. Конь ступал по дну осторожно, вода тихо плескалась у его груди. Другие лошади пронзительно ржали.
Вдруг конь Калчева оступился, заскользил передними копытами и присел под водой на задние ноги. Потеряв равновесие, Калчев упал в воду. Почувствовав под ногами дно, выпрямился. Он промок до нитки. Одежда отяжелела. Калчев быстро стащил с себя пальто, течение тут же подхватило его и унесло. Вода ледяным обручем стягивала грудь, Коста чувствовал, что задыхается.
Ему все же удалось сохранить равновесие, и он ухватился за одну из веревок. По ней перебирались на ту сторону пехотинцы. Держась обеими руками за веревку, Калчев осторожно двинулся вперед в ряду пехотинцев. Когда они преодолели середину реки, он оглянулся. За ним шел низенький солдат — усатый, со смуглым, скуластым лицом. Вода доходила ему до шеи, время от времени он вскидывал голову, чтобы не захлебнуться. Но несмотря на это лицо солдата показалось Калчеву удивительно спокойным. Его голубые глаза были устремлены на приближающийся с каждым шагом берег, словно искали среди толпы солдат своих товарищей по взводу.
Солдаты выходили на берег группами, отжимали полотняные подштанники, которые тут же замерзали.
Лишь крестьяне из Адыкьойя и Кадиево, переводившие солдат через реку, невозмутимо входили в воду и выходили из нее в своих овчинных тулупах, на которых серебрились длинные замерзшие потеки.
Стрельба усиливалась, уже совсем рядом раздавались зловещие щелчки пуль о камни.
Калчев огляделся, пытаясь найти Иваненко и Лавруса, но их нигде не было. Толпа солдат быстро одевалась, люди хватали оружие и, двигаясь перебежками вдоль глинистого берега, залегали в снегу за кустами и буграми.
— Скорее… скорее… скорее… Залечь!.. — командовал молодой капитан, сабля у него в руке сверкала.
Калчев тоже пригнулся, пробежал несколько метров и залег в неглубокой яме.
Теперь можно было внимательно оглядеться. Уже рассвело, напротив виднелись тополя и минарет кадиевской мечети. Из огородов на окраине села ожесточенно стреляли.
— Там отборные части бригады Османа Нури-паши, — произнес кто-то за его спиной. Обернувшись, Калчев увидел капитана. Тот указывал на что-то залегшему рядом с ним ротмистру. — Мы не должны давать им опомниться…
Они замолчали, Калчев прислушался к бешеной стрельбе.
Там и сям перебегали солдаты. Взводы собирались вместе, готовились к атаке. Внезапно кто-нибудь из перебегавших падал, ружье выпадало у него из рук, и он, будто играя в какую-то игру, переворачивался навзничь, лицом к утреннему небу.
«Какой это ужас — война…» — подумал Калчев. При каждом движении брюки его гремели, ноги были словно закованы в кандалы.
— Вон, ниже по течению наши переходят реку вброд, — снова послышался голос капитана, — это, наверное, колонна генерала Шильднера-Шульдера. А генерал Креденер, вероятно, уже в Пловдиве…
Калчев увидел, что напротив Айрени берег почернел от людей. Где-то там стреляли из орудий.
По всей линии фронта стрельба усиливалась. Небо все больше светлело. Скоро должно было взойти солнце. На горизонте красиво очерчивались темно-синие холмы Пловдива. Вдруг по ним поползли белые облачка. Послышался далекий грохот турецких гаубиц. Капитан был прав. Войска Креденера вступали в пловдивский квартал Каршияк.
Далеко в тылу заговорила русская полевая артиллерия. Из Кадиево и Айрени ответили турецкие орудия. Равнина заполнилась адским грохотом. В небо поднялись клубы черного дыма. Все вокруг дрожало словно от подземных толчков.
Началась битва за Пловдив.
Со всех сторон взводы один за другим поднимались в атаку. Голоса людей тонули в грохоте орудий. Сквозь дым на горизонте все так же синели холмы. Где-то сбоку раздалось громкое «ура».
Этот боевой клич рвался словно из самой земли; вздымаясь вверх, как волна, он поднимал за собой людей и бросал их вперед. И Калчеву вдруг показалось, что это восстание, что звонят колокола. На него нашло какое-то умопомрачение, он ощутил необычайный подъем и выпрямился во весь рост.