«Для облегчения моей преступной скорбящей души позвольте мне проститься с телом моего лучшего друга и товарища!»
Столыпин сперва увидел про «моего лучшего друга и товарища», а потом сверху красным карандашом: «Не разрешаю!»
Он узнал почерк Траскина. А там уж догадался, что неразборчивая подпись — Мартынова.
— Я воспретил. Не возражаете? — спросил Траскин.
— Нет.
— Мне ваш Мартынов всегда казался странным! Что Лермонтов так раздразнил его?
— Нет. Просто шутил. Шутки бывают болезненны. А в армии — кто не шутит?
— Тоже правда. Всё равно — странный эпизод, странный тип. Простите! Болезненное нечто в нем, но всё равно… может, суд объяснит? Покуда… Кроме вас… Вы как ближайший человек к нему останетесь отвечать на вопросы, уж придется!.. Еще кроме Дорохова, наверное, и майора Пушкина… все офицеры, которые не в госпитале, завтра разъедутся по полкам. Я эту вольницу закрываю.
— У вас есть какие-нибудь вопросы ко мне? Похороны сегодня?
— Вот… с похоронами! Протоиерей Александровский, отец Павел, отказывается хоронить по обряду.
— Что за новость? С каких пор?..
— Боится церковного начальства. Говорит, что покойный был самоубийца.
— Покойный был солдат, а не самоубийца!
— Я так и говорил!..
— Тогда каждый, кто надел это (одернул свой мундир), — самоубийца!
— Я и это говорил!..
— Скажите отцу Александровскому, что в Петербурге, несколько лет тому, отпевание камер-юнкера Пушкина, погибшего так же в дуэли, шло в Конюшенной церкви императорского двора, и при сем присутствовали послы иностранных держав и даже иные представители правящего дома… Этого недостаточно? Ладно! У меня сейчас будут плац-майор Унтилов и жандармского корпуса подполковник Кушинников — они священнику разобъяснят! Чушь какая!
— Еще что-нибудь? У меня тут был господин Пожогин-Отрошкевич. Говорит, что он прямой родственник Лермонтова, двоюродный брат по отцу. И, стало быть, является наследником имущества, которое здесь.
— Выискался? Я и не знал, что он здесь! Брат его тоже не знал. Они не общались последнее время. Но… Все имущество покойного было от бабки его Арсеньевой, он был единственный наследник ее. А теперь она, само собой, наследует ему. Соответственно, мной и будет в свой чаc ей все передано. Могу дать расписку.
— Уже делят наследство! Быстро! — он покачал головой. — «—А если будете убиты?.. — Наследники отыщутся сами».
Траскин, видно, узнал текст «Героя нашего времени» и проговорил:
— А что там могло остаться у него? Он ведь был «странствующим офицером, да еще с подорожной по казенной надобности». Так, кажется, было в романе вашего друга?
Монго улыбнулся. Честно говоря, он даже загордился немного. Траскин — и тот читал роман Миши и шпарит цитаты!
— Жаль!..
Это «жаль» относилось уже сразу ко всему.
При выходе, остановившись в дверях, он обернулся к Траскину:
— Я бы посоветовал только… меня не послушают, конечно!.. Вместо всех наказаний и даже содержания в крепости… предложить отставному майору Мартынову лично сообщить о случившемся бабке покойного. А так это делать придется мне!
И вышел.
<……………………………………………………………………………….>