Вот и сейчас Аля почти повисла между ними, хотела поднять ноги, но мама очень строго сказала прекратить. Аля даже немного обиделась и выдернула руки. Никто не заставлял их так тянуть. Тут мама совсем расстроилась и начала строго выговаривать папе, что все происходящее его вина и раз так, то они сейчас уйдут и не вернутся. А он в ответ только улыбнулся в бороду, поправил очки размашистым движением и начал застегивать кнопки на Алиной куртке, почему-то сверху вниз. Аля почувствовала от него кислый запах как из кладовой и аккуратно отступила. Наверное, маме он тоже не нравится.
Папа немного накренился в сторону, и пропадающим куда-то голосом сказал: “Помнишь, что делают кнопочки? Кнопочки целу-у-у-у-ются”. И застегнул на Алиной куртке еще одну кнопку.
Аля улыбнулась старой семейной шутке, но на самом деле отчего-то захотела расплакаться. Алина мама всхлипнула, оттолкнула папину руку и потянула дочку к дверям. Они грохают за собой дверью квартиры и почти бегом уходят от дома. Аля не знает, куда они спешат и боиться взаправду никогда домой не вернуться. Мама ничего не объясняет, только вытирает одной рукой щеки, второй крепко держит Алю за длинный рукав с ускользающей в глубину куртки Алиной рукой. Аля смотрит под ноги, чтобы не споткнуться, а еще не показать, что глаза и нос на мокром месте. Полы ее куртки болтаются незастегнутыми и кнопки клацают, напрыгиваю друг на друга не застегнутые, не поцелованные.
***
Я поднимаю воротник пальто. Прищуриваюсь и наклоняю голову немного, хочу разглядеть что там за пустырем и тополями. Вдыхаю, как будто придется нырять и захожу дальше в снег.
Если пройти ровно посередине квадрата можно оказаться на месте бывшего коридора бывшего дома. Здесь мы разувались, справа – вешалка для меня, слева повыше – для родителей и гостей. Когда я возвращалась из школы домой и видела на своей вешалке незнакомую куртку, сразу знала – в доме кто-то новый, он не знает, что его куртка должна висеть слева.
Чуть дальше по коридору – деревянный столик на трех ножках, позднесоветский, неустойчивый. Над ним зеркало в раме из железных листьев, тяжелое, повидавшее не меньше трех поколений в доме, а лиц – не сосчитать. На поверхности темные царапины, по нижнему краю мутные пятна. Ребенком во время генеральных уборок я очень старалась пятна оттереть. А мама махала мне рукой и говорила оставить как есть. Не сойдут, такое уж зеркало, не о чем стараться.
Ноги проваливаются, ботинки скрылись под снегом, набрали в себя весь холод пустыря. Раз я уже тут – пойду. За бывшим коридором – моя бывшая комната.
***
Алин стул очень старый и неудобный, никогда он ей не нравился на самом деле. Материал сиденья жесткий, она обдирает костяшки пальцев, пока трет его, губка скатывается в ворсинки. На серой ткани – неудобное пятно крови, растекающееся от воды и мыла в еще более неудобное пятнище. Вот все советуют: засыпьте пятно солью и оно сойдет. Аля свое буквально залила слезами, а толку никакого.
Она садится на пол, отпихивает кресло ногой, оно наезжает прямо на скомканные джинсы. Аля морщится и кусает губы – в чем завтра на уроки идти, не успеют же высохнуть. Да и отстираются ли? Может засыпать его содой, как она засыпала засохшие тарелки и сковородки. Даже совета спросить не у кого. Вон, у одноклассниц сестры есть старшие, матери не заняты, объясняют все на счет первых месячных, и прокладки дают, и показывают, как их правильно клеить, чтобы не съезжали. Аля слышала, как девчонки обсуждали это как большую тайну в холодной раздевалке спортзала, но так просто не подойти, не спросить. Высокомерия потом не оберешься. Алины глаза щиплет от несправедливости, она же не виновата, что у нее никого подходящего для таких дел нет и объяснять некому.
На кухне слишком яростно моется посуда. Аля решает не выходить, пока мама не успокоилась. Переждать. Снова накатывают слезы, но она внутренне сжимается и глубоко вдыхает три раза. Аля для матери опора. Опоры не плачут над измазанными кровью штанами.
Вышло все как-то глупо. Залетела домой, а мама уже стоит в коридоре. Аля стянула шапку, мотает головой, хихикает, смотри, какую стрижку сделала, челку как у тебя махнула. Так радовалась этим глупостям, что и не приметила сразу. Отцовых ботинок и куртки нет, вещи какие-то валяются, да и мама сама в беспорядке: руки висят бессильно, волосы растрепались, нос покраснел.
Аля тогда зря себя в руках не удержала. В такие моменты надо не о себе думать. Матери и так тяжело. Надо было спокойнее как-то, объяснить, придумать, успокоить. Аля же шлепнулась на это дурацкое кресло и рыдала целую вечность, про все на свете забыла. А когда очнулась, вскочила, уже поздно было, в прямом смысле штаны просидела. И пятно это расплылось ужасно. Мать от него еще сильнее расстроилась, даже перестала выговаривать и ушла. Наверное, ей противно стало. Але вот страшно противно. Всех подвела, включая кресло.