Видимо, мамин авторитаризм развил в мальчике некоторые садистские наклонности: ему доставляло удовольствие глумливо обсуждать в присутствии девочек их недостатки или даже достоинства, которые тут же превращались во что-то постыдное. Он сверлил нас своими чёрными глазками-буравчиками, заливал ядом своей тонкогубо-мелкозубой улыбочки – и был в это время похож на ехидного дельфина. Мы краснели, мы бледнели, но не находили в себе смелости дать отпор наглецу – это было мучительно, но продолжалось недолго. Немного повзрослев, мы научились останавливать его одним презрительным взглядом…
Вова был довольно тщеславен и не упускал случая чем-нибудь козырнуть перед нами. Однажды в Новый год, который мы встречали у Речицких, он привёл незнакомую нам девицу, довольно крупную, холёную, в платье, сидевшем на ней как вторая кожа. Платье простого фасона, без рукавов, белое…
Новый год в белом? Как снежинка на утреннике в первом классе?
Фи! Нам такое и в голову бы не пришло! На мне было кораллового цвета креповое платье собственного пошива, с белой капроновой розочкой на плече (крутить розочки нас научила Ольга Сергеевна на уроке труда). На Тамаре – серая юбка-карандаш и блузка из зелёной тафты – а тут, полюбуйтесь, в белом!
Но хоть и белое, оно было таким прелестным – похоже, это была фирма…
Что и говорить, девица затмила нас!
Безмятежная, как индийский йог, девушка Афанасьева сидела молча и без интереса смотрела на происходящее в комнате… Всё-таки как много выигрывает молчаливая девушка: она не скажет глупость, не поставит себя в неловкое положение, а, главное, сам собой вокруг неё возникает ореол некой тайны…
Она почти не танцевала, пару раз её пригласил Афанасьев, во время танца они о чём-то тихо переговаривались, но искры влюблённости меж ними не проскакивало (мы бы сразу заметили)…
Привёл, чтобы повыпендриваться, – так был расценен нами «визит прекрасной дамы»…
Вообще-то надо сказать, что романтических историй в нашей компании почти не случалось. Мы могли не видеться неделями, потом собраться у кого-нибудь и чувствовать себя легко и непринуждённо, как люди, которые знают друг о друге всё.
Любовь и выгода
Но однажды нечто романообразное ни с того ни с сего приключилось вдруг и с Афанасьевым (к тому времени они с Сергеем Блиновым уже учились в СМИ). Однажды зимой я обнаружила в нашем почтовом ящике письмо от него. Написанное без единой помарки мелким каллиграфическим почерком, оно оказалось длинным и, несмотря на каллиграфию, довольно сбивчивым и путаным. При первом беглом прочтении я поняла только одно: вроде как любит. Это была исповедь горячего сердца, которое растопило наконец свой ледяной панцирь. Из письма следовало, что весь Володин цинизм – это бравада, призванная скрыть стеснительность и неуверенность в себе… Таких писем было три.
Откуда взялся этот неожиданный порыв, я поняла позже, когда увидела рядом с ним здоровенную деваху, почти одного с ним роста, чем-то неуловимо напоминавшую Володину маму: в ней чувствовалось крепкое волевое начало.
По всей вероятности, Володя относился к тому типу мужчин, которые не сами выбирают, а выбирают их. Увидев, что однокурсница конкретно положила на него глаз, и прочитав в её взгляде неотвратимость судьбы, он, движимый инстинктом самосохранения, ринулся ко мне. Наверно, прежде чем отдаться конкретике, ему захотелось испытать эфемерную прелесть романтизма.
Ответить взаимностью на его вдруг прорвавшееся чувство я, конечно, не могла. С чего это вдруг после стольких лет равнодушного знакомства? Но пользу из его любви извлекла существенную: во-первых, он дал мне почитать «Наследника из Калькутты»; во-вторых, сделал для меня чертёж.
Толстенную книгу, полную захватывающих приключений, я проглотила с удовольствием. Из огромного числа действующих лиц запомнилось только имя злодея и интригана Джакомо Грелли (красиво звучит!). Лишь недавно узнала, что роман был написан в лагере одним из зэков.
Чертёж мне нужен был для того, чтобы не остаться на второй год по черчению. Готовальня у меня имелась, но заставить себя чертить я не могла: эта работа, трудоёмкая и хлопотная, казалась мне бессмысленной. Причиной моего отвращения к черчению могла быть и сама готовальня – она внушала мне ужас, потому что была краденая.
История её появления такова: вначале у меня была своя новая готовальня, за которую были заплачены немалые для нашего скудного семейного бюджета деньги. По привычке, приобретённой в предыдущей школе, перед уроком черчения я выложила на парту всё, что необходимо, и вышла в коридор погулять, пока кабинет проветривается. Войдя со звонком в класс, я нигде не обнаружила своей готовальни: ни на парте, ни под партой, ни в портфеле. Неприятно… Мою растерянность заметила Люда, та самая подруга, которая избавила меня от преследования злобной белобрысой девчонки…