Ты мне явилась, как благая весть
О том, что радостью не оскудела
Вот эта жизнь, хоть с ней утрат не счесть,
Хоть сердце бедами переболело.
Сияй, моя вечерняя звезда,
Дарованная щедрою судьбою,
Чтоб озарить последние года
Большой, прекрасной радостью земною.
«Бутылкой, выброшенною за борт…»
Бутылкой, выброшенною за борт,
Скиталась жизнь моя по океанам,
Внимательный не привлекая взор,
Но полнилась и солнцем, и туманом.
Её щадили бури много раз!
И ветер бедствий гнал её по свету.
Ещё в младенческий далёкий час
Судьба вручила тяжкий дар поэта.
Среди великих бед и певчих слов
Я прожил жизнь.
Как? толком иль без толка?..
И на песке у отчих берегов
Она лежит сверкающим осколком.
«Полуправда — порожденье лжи…»
Полуправда — порожденье лжи.
Полуправда — порождает ложь.
Мы хватаемся «во имя» за ножи.
Только нож всегда есть нож.
Полуправда всё разъест, как ржа.
Всё опошлит, всё перевернёт:
Совесть — в вёрткого ужа,
А свободу — в гнёт.
Замок[22]
1. «Замок стоит на горе…»
Замок стоит на горе.
От начальных времён
Только стены его сохранились.
Врылись глубоко в землю
И дремлют
С угрюмым челом,
Будто чёрной оспой изрытым.
Тяжело их невольное бремя —
Хранить память стольких веков!
Люди разрушили древние башни
И замок отстроили заново.
Вечер благостный близок.
Отдыхая, синеют просторы.
Много киновари и охры
Разбросал осенний закат,
И обвёл золотою каймою
Нарастающие облака.
Горизонт засинён лесами
Благодатного Гатинэ,
И к подножью замка
Взбегает
Многовековой город.
Выщербленный ветрами веков,
Голый и серый камень.
Черепица буро-зелёная,
И изломанно-резкие линии
Островерхих старинных крыш.
И на трубах,
Как птицы на скалах прибрежий,
Рыжие чинно сидят горшки.
Синеватые жилы каналов
Пролегли у подножья домов,
И несут свои быстрые воды,
Будто венозную кровь.
В узких каменных руслах улиц
Автомобили лучами света
Сумерки синие режут.
И бесстыдно кричат витрины
О победе последнего дня.
Слышны смутные шумы города.
Вечерний смех женщины.
Нервная дробь каблуков.
И, повиснув над городом,
С башен собора Рвут пасти,
Тщетно пытаясь исторгнуть рёв,
Глухонемые химеры.
А кругом,
Широким кольцом,
Как охватом мохнатых рук,
Окружили город
Леса. Леса. Леса.
2. «Я стою со знакомым аббатом…»
Я стою со знакомым аббатом
Высоко в амбразуре стены.
И мечтатель аббат,
Со взглядом, закинутым в дали,
Голосом тихим,
Каким говорят на закате,
Мне повествует:
…Пели рога,
Траву красила кровь кабана
И земля была взрыта копытом.
Он добавил:
При этом топтались посевы.
Горе крестьянам! —
Эти леса укрывали
Скот и убогий домашний скарб.
Я подумал:
Они воевали всегда,
Горе крестьянам!
И припомнил восторг неуёмный
Славного трубадура,
Рыцаря-провансальца
Бертрана де Борн.
Его радовали без меры
Эти картины разбоя
Мелких баронских войн.
Его радовало без меры
И то, как в зелёные чащи
Бежали
Всё те же крестьяне,
Палками подгоняя
От страха ревущий скот.
В жизни не было мира,
И нравы были жестоки,
И ближайший сеньор —
Лисица —
Зорко следил за соседом.
И подобно взмаху крыла
Ночной и неведомой птицы,
Аббат всплеснул рукавом
Потёртой чёрной сутаны,
Мне указав на восток.
Там,
На высоком холме,
Среди тёмных осенних чащ
Дотлевали руины
Замка Лисицы.
И мой вдохновенный мечтатель
Начал рассказывать мне
О великой цельности жизни
И о могуществе Рима
В те времена.
— Путь был единый,
Едины стремленья,
И жизни людские сливались
В едином и мощном созвучьи:
Ad majoram Gloria Dei!
Я усомнился,
И осторожно напомнил аббату,
Что мы знаем не только Каноссу,
Но знаем и Авиньон.
И о том, как, корчась, шипело
Человечье мясо
На горящих смрадных кострах.
Чёрно-траурной лентой дым их тянулся
Над чередою веков.
3. «Умер последний бездетный владелец…»
Умер последний бездетный владелец
И замок стал королевским.
В глушь,
В тишину,
В приволье,
В сосновый, смолистый бор
Приезжали рожать королевы.
В этом же замке жила,
В окруженье искусства и знанья,
Дочь короля,
Наречённого pere du people
Ренэ де Франс,
Герцогиня Феррара.
Малый двор её составляли
Художники и поэты,
Поэты и мудрецы.
К ней приезжал на коне,
Из соседних владений,
Высокий и статный старик,
С открытым и смелым лицом,
Гугенот
Гаспар Колиньи.