Я никому не отдаю отчёта
В делах моих. Лишь совесть мне судья.
Мы честно бились. Ты — у пулемёта,
У жарких пушек честно бился я.
И вдруг встаёт за капитанской рубкой
Огромный мир — труда, нужды, беды.
В нас идолопоклончества следы
Стирает жизнь намоченною губкой.
Но были годы долгие нужны,
Чтобы иным, своим увидеть зреньем
Людское горе и людские сны,
На прошлое смотреть без сожаленья.
Враги — теперь товарищи и братья,
И те, кто были братьями в огне,
Как одинаково не близки мне!
Как подозрительны рукопожатья!
Но как спокойна совесть и тверда.
Свят этот путь скитаний и исканий,
Борьбы, сомнений, встреч и расставаний.
Путь жалости, свободы и труда.
3. «Был я смелым, честным и гордым…»
Был я смелым, честным и гордым.
В страшные дни и деянья рос.
Не один мы разрушили город,
Поезда сбрасывали под откос.
Надрывались голосом хриплым.
Нависали телом к штыкам.
И всё-таки не прилипла
Горячая кровь к рукам.
В этой жизни падшей и тленной
Разучились мы плакать навзрыд.
И всё-таки — неизменно —
Я сберёг и восторг, и стыд.
И я не иду за веком,
Возлюбившим слепоту.
Вопреки всему — к человеку
Путь через жалость и теплоту.
В. М. З — У («О, сколько раз за утлою кормой…»)
О, сколько раз за утлою кормой
Вскипали волны, ветры рвали флаги.
Звучали рельсы музыкой стальной,
Звучало сердце верой и отвагой.
Сквозь кровь, сквозь годы, страны и усталость
Чередовались радость и беда.
Покоя сердце никогда не знало,
Покоя не искало никогда.
И я любил и ненавидел много.
И я дышал отвагой и борьбой.
Прекрасный мир ложился предо мной
Неровною и трудною дорогой.
И как нетерпеливо я искал
По-братски мне протянутую руку.
Но руки те, которые я жал,
Сулили только вечную разлуку.
РАГУЗА[24]
1. «Синяя прорезь окна…»
Синяя прорезь окна.
Монастырь святого Франциска.
Смотрит на нас с полотна
Средневековый епископ.
А за стеною — простор,
Камни и белые башни,
Море и линия гор,
Рокот прибоя всегдашний.
Эдакую тишину
Дал же Господь в утешенье!
К башенному окну —
С синею, свежею тенью —
Чтобы следить без слов
Перистых облаков
Медленное движенье.
2. «От удушья крови и восстания…»
От удушья крови и восстания
Уходили в синеву морей.
Жили трудным хлебом подаяния,
Нищенствуя у чужих дверей.
Столько встреч и счастья расставания!
Было в этой жизни, наконец.
Столько нестерпимого сияния
Человеческих больших сердец.
Падая от бедствий и усталости,
Никогда не отрекайся ты
От последней к человеку жалости
И от простодушной теплоты.
Вопреки всему…
«Холодный ветер из Бретани…»[25]
Холодный ветер из Бретани
Нагнал сегодня столько туч,
Что не прорвётся, не проглянет
Сквозь эту толщу тёплый луч.
Сквозь сеть дождя, туман и холод
Смотрю на призрачный Париж.
Как я любил, когда был молод,
Пейзаж неповторимых крыш.
Туман, синеющий над Сеной,
Шуршащий гравий под ногой.
Единственный во всей вселенной
Вокруг Сената сад большой.
Здесь наша молодость шумела
В жару мечтаний и надежд,
В толпе таких же неумелых
Самонадеянных невежд.
Она нас тешила борьбою,
С благополучьем не в ладах,
Нам наша молодость покоя
Не обещала никогда.
Ты скажешь: разве не напрасны
Все пережитые года?
Война безжалостно и властно
Их зачеркнула навсегда.
Нет! Вот опять в борьбе суровой
Мы можем, как бы им в ответ,
Средь лютых бурь и лютых бед
Перекликнуться верным словом.
«Ушло у нас жизни не мало…»
Ушло у нас жизни не мало
По чужим дворам на постой.
Может быть, время настало
Спешить на работу домой.
Странники — по охоте,
Странники — по неволе.
В трудной учили заботе
Нас трудовые мозоли.
С прошлым расстались навеки
У больших европейских дорог.
Повесть о человеке,
Что дважды родиться смог.
Только мы всюду чужие,
Везде и всегда в разлуке.
И как ответит Россия
На распростёртые руки?
IV век[26] («Ещё стояли римские орлы…»)
Ещё стояли римские орлы,
На рубежах рубились легионы.
Медлительные галльские волы
Соху влачили по равнине сонной.
Ещё, казалось, нерушим вовек
В сознанье человека «пакс романо»,
Хотя ползли тревожные туманы
За синею чертой могучих рек.
Вот за Дунаем в сизой синеве
Для жаркой битвы или для охоты
Уже в прибрежной рыскали траве,
Таясь — славяне, гунны, скифы, готы?..
За синим Рейном по ночам дымились
В дубовых чащах жаркие костры —
И варварам весёлым жадно снились
Богатые античные дворы.
А некий римлянин, свидетель века,
Философ, может быть, или поэт,
Склонившись над судьбою человека,
Не находил грядущему ответ.
Усталостью и скукою томим,
Он с отвращением смотрел на город,
Ещё не зная, что Алларих скоро
Сожжёт и разорит бессмертный Рим!
Хоть чувствовал, что римские солдаты
Уж не спасут от гибельной судьбы…
вернуться
24
Рагуза — так в древности называли Дубровник. Первое стихотворение «Рагузы» — «Синяя прорезь окна…» повторяется — более расширенно — в цикле «Дубровник» (книга «Парус»).
вернуться
25
Две строфы (вторая и третья) взяты из стихотворения «Сквозь сеть дождя, туман и холод…», посвящённого Ирине Кнорринг (книга «Парус»).